Белый свет - [71]

— Лучше говори прямо, Алтынбек, зачем вызвал… А все эти дешевые приемчики для простаков!

И тут Алтынбек выкинул свой тайно припасенный козырь:

— А знаешь ли ты, что твой отец — убийца?!.

Маматая как катапультой подкинуло с кресла.

Голос Алтынбека звучал жестко, хлестко:

— Сидеть! Было дело! Комсомольца прикончил, активиста… Такое и за давностью преступления не простят. — Алтынбек наклонился к самым глазам Маматая: — Сомневаешься? Знай, такое на ветер не бросают! За каждое слово готов ответить перед законом. Сам тебя на своей машине свезу к твоему отцу, чтобы из его собственных уст услышал подтверждение.

Маматай окаменел в кресле.

Взглянув на него и определив, что Маматай доведен до необходимой кондиции, Алтынбек решил снять с него напряжение:

— Ладно, можешь не беспокоиться. Я ведь — могила… Только уж и ты мне службу сослужи…

Маматай, как после гипноза, наконец пришел в себя, почувствовав неимоверную ломоту во всем теле, обмяк в алтынбековском кресле. Ему хотелось подняться и уйти из этого змеиного логова, но не было сил. Алтынбек же решил, что сломил гостя и теперь он в его беспредельной власти.

— От тебя требуется совсем немного… — Голос Алтынбека опять набирался вкрадчивости и налипал в ушах Маматая, как смола. — Ни убивать, ни воровать тебя не пошлю… Но ты вмешался в мою личную жизнь, в мою любовь… Я женюсь на Бабюшай, а не ты! Понятно? Ты, конечно, не раз слышал о наших отношениях и все же вставил клин между нами…

— Что ж, если Бабюшай согласится, то, как говорится, — мир да любовь… — не дожидаясь ответа, Маматай громко хлопнул дверью.

* * *

Несчастье не уведомляет о своем приходе. Оно внезапно, как гром среди ясного неба. Так, разорвав сиренами «скорых» тишину городских улиц, в город ворвалась леденящая душу весть об аварии на комбинате и гибели молодого инженера Хакимбая Пулатова…

Она в первое мгновение буквально парализовала людей, пригвоздила к своим рабочим местам — ткачих, Жапара, Ивана Васильевича, протянувшего было руку к телефонной трубке, Насипу Каримовну, все же успевшую подхватить потерявшую сознание Халиду…

И только станки, не понимая горя людей, бесстрастно пряли и тянули хлопковые нити, ткали, наматывали свои бесконечные метры на огромные катушки, отбеливали, сушили и красили… Для чего? Для кого? Все это теперь казалось лишним, ненужным…

Маматай, вырубив ток, остановил производство, непривычно гулкими, странными и чужими шагами вернулся в цех…

Сейчас горе было общее. Люди инстинктивно жались друг к другу, боясь остаться с ним наедине, боясь своих мыслей и запоздалых раскаяний, а ведь они были, были!.. И у Маматая! И у Кукарева! У Петрова и многих других… И никуда от этого не деться, рано или поздно они все-таки придут к каждому поодиночке и начнут казнить изо дня в день. И что тут противопоставить в этом единоборстве с совестью, с памятью своей?..

Думы Маматая, как искры живого разгоревшегося костра, поднимались высоко и относили его к тем дням, когда он, деревенщина деревенщиной, появился на комбинате, робея и стесняясь не только что чужого слова, но и просто взгляда, брошенного ненароком в его сторону!.. А Хакимбай, конечно, понял его состояние, да только и виду не показал. Будучи уже инженером и всеми признанным изобретателем, он принял Маматая в свое братство, мол, «скучно одному»… Маматай и тогда ему не поверил, ведь к Хакимбаю всегда тянулась вся комбинатская молодежь… Вон даже Саша Петров привязался к нему, как к родному.

В душе Маматая постоянно жила какая-то непонятная тревога за Хакимбая, как будто уже с самой первой встречи с ним он предчувствовал неизбежную скорую разлуку… Недаром у Маматая так тоскливо замирало сердце перед отъездом в командировку… А дотом как будто оглох и ослеп… «Все это наша постоянная суета! Некогда остановиться, вспомнить о дорогих сердцу людях, — расстраивался Маматай. — Даже об отце вот вспомнил по-настоящему, когда тот попал в больницу…»

Маматай с первых же своих дней на комбинате понял, кто такой Хакимбай Пулатов.

Как-то, помнится, он после окончания смены выскочил на улицу и вприпрыжку помчался к общежитию: на вечер у них было назначено свидание с девушками, и собирались они не в свой комбинатский клуб, а в центральный кинотеатр в горсаду!

Маматай ворвался в их с Хакимбаем комнату, резко распахнув дверь, и от избытка чувств подбросил кепку к потолку. Пулатов, как всегда, сутуло выставив лопатки и поглядывая в уже начинавшие наливаться чернильной синевой вечера окна, мерил комнату длинными нескладными шагами.

— Пошли, да? — еле выговорил сквозь сбивчивое дыхание Маматай.

— Поход отменяется, дружище, — как-то отрешенно сообщил Хакимбай и снова закружил по комнате.

— Почему это? — заранее обиделся Маматай.

— Несчастье у нас, понимаешь?.. С Сарыком… — Хакимбай болезненно сморщился. — Рукой попал в станок…

Маматай съежился на своей койке, боясь дальнейших подробностей, но Хакимбай больше ничего не сказал. И в комнате — третьим лишним — поселилась гнетущая тишина, только слышались — шарк-шарк — настороженные шаги Хакимбая. И Маматай не выдержал, сорвался с койки и бросился к городской больнице, там он и наскочил на Сашу, понуро прислонившегося к больничному дереву плечом, вопросительно заглянул ему в самые зрачки.