Белый свет - [64]

Вспомнил он, что точно с таким же настроением вернулся когда-то с первого своего Совета изобретателей и рационализаторов и схватился за студенческие чертежи… Но как быстро и начисто выветрилось с тех пор это боевое настроение, даже воспоминания о нем! Неужели будет так все время? Нет-нет, все зависит от самого человека, насколько он мобилизует всего себя, разовьет волю… «Да, как там, кстати, с моим рацпредложением? Конечно, Хакимбай не терял времени даром — вот кому позавидовать можно, вот кто не доверяет времени! Да Хакимбай уже сейчас сделал больше, чем иной за всю свою жизнь… Хакимбай бесследно из жизни не уйдет. — Маматай вдруг резко оборвал себя: — И что это я? Как будто прощаюсь с ним!»

Вспомнив Хакимбая, Маматай стал вспоминать комбинат, людей, комбинатские дела — привычное, доброе, устойчивое. С этими мыслями ему было уютнее и спокойнее, чем в родном доме, и уж во всяком случае намного интереснее. И Маматай испытал неловкость и вину перед родителями, перед домом за то, что комбинат со всеми своими делами и заботами стал для него сейчас самой притягательной силой на свете. Для него он теперь — больше чем семья, потому что здесь не исчерпывалась взаимная нужда друг в друге, здесь был большой человеческий коллектив, большие цели и большие дела.

«Если бы не этот перевод в отдел снабжения! — сетовал Маматай на свою долю. — Но может, уже все решилось с моим переводом обратно в ткацкий?..»

Маматай безвольно отдавался своим мыслям, скользя с предмета на предмет… И с Бабюшай у него полный разброд. Если правду сказать, то он ни разу не настоял на своем, а ведь должен был показать ей свой мужской характер. Бабюшай должна почувствовать, что человек он твердый, решительный. Да, в сущности, он всегда и был таким…

Маматай тихо, чтобы не привлекать внимания прохожих, рассмеялся, вспомнив о своей первой встрече с Бабюшай, как он яростно хлопнул дверью, разозлившись на плоскую шутку Алтынбека. Было же время беззаботное, безоглядное, и больше оно для Маматая, как ни жди, не повторится… Тогда он назвал Бабюшай «булкой». И Маматай снова потихоньку смеялся и хлопал ладонью по коленке.

А теперь Бабюшай вертит им, как хочет. Это, наверно, потому, что не любит его, а только хочет быть любимой. От таких мыслей ему стало больно дышать, а жизнь утратила прежнюю привлекательность.

Было далеко за полночь, когда Маматай добрался до дома. Он невольно прислушивался к редким звукам ночи. Вот где-то зашуршал одинокий, сорвавшийся с ветки лист, упала тяжелая капля с водостока. И опять тишина, непривычная, густая, тягучая, как черная патока, как сама ночь над городом, над спящей землей, над ним, Маматаем.

Он поднимался по лестнице, не веря себе, что ранним утром уже побывал здесь, что исколесил за день многие километры, вздохнул облегченно, что все тревоги позади. А утром — комбинат, друзья, неотложные дела и новости. Маматай ждет от наступающего дня многого… Он даже представил себя опять в ткацком, как пойдет он вдоль длинного пролета цеха, вдоль станов, так успокаивающе гудящих, ну совсем как мохнатые тяжелые шмели над клевером… А ткачихи будут кивать ему хорошенькими головками, туго обвязанными платками, но с обязательной кокетливой прядью или как бы ненароком выбившимся завитком. И Маматай тоже будет в ответ кивать и улыбаться…

Представить себя вновь среди «бумажек» отдела снабжения он не хотел. Там ему все окончательно опостылело. «Неужели не ясно, что никакой я не снабженец. Для этого тоже талант нужен, хватка. А у меня их нет, только живое дело гублю. Вон сколько просидел в Иваново, а чего добился? — расстраивался Маматай. — И на пятьдесят процентов не выполнил задание…» Его утешала только одна мысль, что все же не зря убил время в командировке: присмотрелся к организации производства, к технике, к людям. Конечно, все это пригодится и на их комбинате, да вот только руки у него сейчас коротки…

Так постепенно из сознания Маматая повседневные заботы вытесняли только что пережитое и передуманное, обновляя его для новой жизни, и новых дел, и, конечно, для новых переживаний, и тревог, и надежд на лучшее… А вслед за отходчивыми, добрыми мыслями и сон пришел крепкий, освежающий, молодой.

XIV

Все эти беспокойные, нуждающиеся в полной сердечной отдаче дни еще сильнее сблизили старого Жапара и Кукарева. Они, привычные друг другу люди, понимали и чувствовали все с полунамека, с полуслова. А время действительно было напряженное и ответственное. Вот и поделили друзья между собой все трудности. Жапар взял на свое попечение Колдоша. И Кукарев мог быть совершенно спокоен и уверен, что парень теперь в верных руках. А сам Иван Васильевич, по собственному выражению, решил курировать автоматическую линию в отделочном. Им оставалось только утрясти с администрацией вопрос о переводе Маматая Каипова в ткацкий цех.

Между собой Кукарев и Жапар-ака были совершенно откровенны, говорили и то, что считали не дипломатичным говорить при самом Маматае, чтобы, чего доброго, не зазнался…

— Конечно, с Маматаем мы не разобрались, Жапар-ака, — Кукарев в задумчивости тер указательным пальцем свой внушительный, орлиный нос.