Белый свет - [117]

Иной раз Бекмат поднимается на холм со своим маленьким комузом, который он сделал из арчи и выкрасил урючной краской. Лежа на боку, тихо играет на нем.

В своем аиле Шакир несколько месяцев ходил в дом одного старого комузиста. Тот научил его играть некоторые несложные мелодии. Но обучавший Шакира играл совсем не так: громко, сильно ударяя по струнам ногтями, а Бекмат тихо перебирал их пальцами. Его маленький комуз говорит печально, будто прощается с жизнью, прощается, воспевая ее благоуханье, радости и мечты. Мальчики к Бекмату и близко не подходят, им скучно слушать его мелодии. Один лишь Шакир сидит здесь. Мелодии Бекмата он воспринимает всем сердцем и словно уносится в родные горы, устремляется к вершинам, к небу и вновь возвращается к своим друзьям, которые далеко отсюда.

Чистые звуки мелодии сменяются неясным бормотаньем струн. Бекмат ставит свой комуз возле себя, ложится на шинель лицом к земле.

Иногда Бекмат сидит на холме долго, даже после заката солнца. Возле него собираются аксакалы, разговаривают о том о сем, не обращают внимания на комуз. «Эх, послушали бы лучше мелодии Бекмата», — вздыхает Шакир. Нет, видно, Бекмат не стал бы играть им, хотя бы и просили. Он не считает себя комузистом и потому играет только для себя. А может быть, не хочет рассказывать другим про свою печаль, не хочет вызывать у них жалость к себе… Случается и так: дотронется до струн, старики, рядом приумолкнут, но, едва зародившись, мелодия обрывается. А потом кто-то из сидящих закашляет, или Бекмат сам, отвлекая их внимание от комуза, начинает говорить о чем-нибудь.

…Шакир, как обычно, сидя в стороне, внимательно слушает их разговоры. Вдруг от старых тополей у родника в вечерней тишине донеслась протяжная песня, не киргизская — русская.

— Сыновья кузнеца Антона, и Саяк наш с ними, — сказал кто-то.

— Быстро он научился русскому языку. Вот так память! Один раз услышит — и хватит, никогда уже не забудет.

— И путь запоминает, стоит лишь с ним однажды пройтись.

— Смотри-ка, — удивленно воскликнул отец Шакира, — слепой, а не собьется с дороги!

— Аллах не дал ему глаз, но не оставил в беде. Когда до войны его отец пахал далеко отсюда, за двумя перевалами, Саяк ему носил еду. И ни разу не заблудился.

— У него есть опорный дух, — прошамкал дед Калыса, усаживаясь поудобнее.

«У него есть опорный дух» — эти слова поразили Шакира. Мальчику привиделся белобородый, со светящимся лицом, старик в белых штанах и рубашке. Он вел Саяка, протянув ему конец своего посоха. Шакир даже немного испугался этого странного старика и подвинулся поближе к мужчинам.

— Трудно ему без отца, — тихо сказал Бекмат, уронив голову.

И словно эхо отозвались сочувственные, дрожащие, слившиеся в неподвижном воздухе голоса:

— Да, трудно. Ох как трудно!

— Будь проклята эта война!

— Видно, не останется на земле людей с неранеными сердцами.

А от родника доносилась будоражащая кровь, широкая русская песня, и вместе со звонкими голосами сыновей кузнеца звучал глуховатый, сильный, протяжный голос Саяка. Лишь одно слово в этой песне было знакомо Шакиру — война.

— Завтра Антон перевозит семью в город к родственникам — самого-то в аскеры забирают, дай аллах вернуться ему с войны.

— Добрый человек, и брат его Иван такой же был… Э, Бекмат, в один день похоронки пришли на Ивана и на твоего брата Акмата.

Шакир впервые слышал, что отец Саяка Акмат погиб на войне. А он, оказывается, родной брат Бекмата.

— Зрячим-то ничего, а как сложится судьба этого слепого? И мать у него больная… последнее время совсем разумом помутилась.

— Зачем ты, Бекмат, обидел божьего человека, помешал ему учить детей, — произнес осуждающе дед Калыса.

— Какая там учеба… — махнул рукой Бекмат.

— Как же? — удивился один из стариков. — Если учить Коран — не учеба, то что такое учеба? Саяк-то уже чуть не все суры[40] слово в слово знал.

— Мог бы добывать себе хлеб…

— Еще немного и стал бы кары[41], — поддержал чей-то голос.

— И без того слепой… — не вступая в спор со стариками, тихо промолвил Бекмат.

О молодом мулле Шакир уже слышал от ребят.

Он появился в кыштаке в первый год войны. Сначала читал молитвы в домах стариков и старух, а потом по вечерам стал учить детей Корану. Родители щедро платили мулле деньгами и зерном, и каждый принимал его в своем доме как посланного самим аллахом святого. Но «святой» оказался дезертиром, его увезли милиционеры. Говорили, что он сын какого-то почитаемого старого муллы. Говорили еще, что сообщил милиционерам о мулле вернувшийся из госпиталя Бекмат. К этому поступку Бекмата люди относились по-разному: одни поддерживали Бекмата, другие ругали его. Вот и сейчас, болея за судьбу Саяка, вспомнили о мулле…

— Хорошо, что ты вернулся, — сказал отец Шакира Бекмату, — все же есть у слепого теперь опора.

— Э, аксакал! — Бекмат тяжело вздохнул. — Я, правду сказать, получеловек. Нить моей жизни истончилась… Скоро, наверно, покину этот свет.

— Не говори так, сынок! Велика щедрость аллаха. Ты уже стал ходить, теперь выздоровеешь.

Бекмат чуть заметно покачал головой и тихо продолжил:

— Сколько ни скрывай болезнь, все равно смерть не обманешь.