Белый свет - [108]

Алтынбек уходил на море и долго присматривался к толпе, бездумно подставляющей себя солнцу, жадно устремляющейся за всеми местными увеселениями и радостями; и безутешно вздыхал: ему бы так…

На одиннадцатый день Алтынбек не выдержал и взял билет на обратный рейс, рассудив, что, не обжив новое свое рабочее место, не сможет оставаться в праздности. Но в Ташкенте без него все застопорилось: вакантного места пока не было, просили подождать.

Алтынбек считал дни, даже часы. Но уходило время и не приносило ему новых надежд и упований, а старые плавились как топленое масло, испарялись на глазах… А гостиничное житье-бытье тоже не улучшало его самочувствия.

Место он в конце концов получил — место заведующего отделом в управлении фабрики, в сущности, конторскую работу с бумажками, утомительную и неблагодарную, на которой не очень-то покажешь себя! Действительно, приходилось начинать с нуля. И бумажки валились из рук, а к горлу подкатывал жесткий обидный комок. Алтынбек сейчас мог сравнить себя с ощипанной птицей, выпущенной на волю: перед глазами простор, а не взлететь…

Теперь и товарищи не искали, как прежде, с ним встреч, но он был даже рад: не хотел, чтобы увидели его унижения и пожалели, так просто, потому что положено сочувствовать в подобных случаях. Теперь он был шаманом, утратившим власть, и спесь в его положении выглядела бы смешной… И Алтынбек лишился главного своего козыря — самоуверенности… Жизнь оказалась — сильным партнером! Алтынбек переоценил свои силы и — проиграл.

Алтынбек как-то вдруг вылинял, обесцветился. Теперь его уже трудно было назвать красавчиком и баловнем женщин и судьбы. Вялый и разочарованный, в ставшем, свободным костюме, с потухшим взором проходил он на свое постылое служебное место и не вставал до конца рабочего дня, чтобы не видеть никого, не разговаривать.

У него со временем появилось странное развлечение. Бывало, придет с работы, запрется в своей комнатенке и начинает набирать номера знакомых телефонов, послушает голос бывшего сослуживца и молча повесит трубку…

Однажды он набрал телефон Халиды Пулатовой и с замирающим сердцем услышал детский голосок:

— Але… алё-алё…

Алтынбек неожиданно для самого себя откликнулся:

— Кто это? — он не знал имен детей Хакимбая.

— Халиджан.

— Халиджан, — вздохнул почему-то Алтынбек, — ты уже стал большим джигитом?

— Нет, дядя, мама говорит, что я еще маленький.

— Но ты же хочешь стать взрослым джигитом!

Шестилетний Халиджан весело рассмеялся в трубку, поняв шутку незнакомого дяди, удостоившего его своей беседы.

— Мама дома? Где? На смене… Понятно. А кто еще бывает у вас, Халиджан?

— Дядя Мусабек, и еще дядя Маматай, и еще… — задумался мальчишка, а потом зачастил: — А дядя Маматай мне автомат купил! Сейчас тебе покажу. — Трубка с грохотом опустилась на стол, видно, Халиджан бросился за автоматом. — Вот видишь! Стреляет! Ты-ты-ты-та-та-та! И лампочка зажигается!

Алтынбек мягко рассмеялся. Ему казалось странным, что его забавляет детский наивный лепет чужого мальчика, на которого он прежде и внимания не обратил бы: странные с ним, Алтынбеком, происходили метаморфозы, весьма странные…

— А дядя Мусабек сделал мне тачанку, настоящую, она в коридоре у меня, — слышалось в трубке.

И он решился наконец спросить у Халиджана, помнит ли он его, и услышал, чуть не выронив трубку:

— Разве это не папа мой звонит? — Голосок его звучал почти сквозь слезы, так Халиджан был разочарован.

— Твой папа? — невольно вырвалось у Алтынбека.

— А что? Он у нас в командировке, разве не знаешь? — нерешительно спросил Халиджан и с обидой прибавил: — А в садике Осмончик говорит, что мой папа умер, что его машина проглотила… — и сильно расплакался…

Алтынбек в ужасе бросил трубку на рычаг, будто она вдруг в руках у него превратилась в гремучую змею, готовую в любую минуту броситься на него…

Теперь каждую ночь во сне к Алтынбеку являлся Хакимбай, худой, черный, с упреком в глазах, и молчал… Алтынбек покрывался ознобными мурашками и цепенел от ужаса до утра, не в силах проснуться и таким образом избавиться от преследовавшего его кошмара.

Днем же он вспоминал свой давний разговор с Хакимбаем об автоматической линии в отделочном…

Тогда он резко сказал Хакимбаю у себя в кабинете:

— Чтобы сегодня агрегат работал… К празднику должны дать первые метры продукции с автоматической линии — это наш достойный подарок Октябрю!

— Но, Алтынбек, — пытался возразить Хакимбай.

— И слушать не буду… Приказываю, понятно? В лепешку разбейся, а чтобы линия сегодня же действовала!

И Хакимбай, опустив голову, ушел в цех.

Именно это страшное воспоминание довершило переворот, уже давно и необратимо наметившийся в душе Алтынбека. Его лестница оказалась высокой, да непрочной… Ох и катиться бы ему с нее, все кости переломал бы!.. Слава аллаху, теперь он понял, что в жизни можно избавиться от наказания, от тюрьмы и от сумы, от страха, от грозного врага, но не от собственной совести…

Теперь Алтынбек, как выздоравливающий после тяжелой изнурительной болезни, радовался самым простеньким радостям, которых раньше в своей гордыне не замечал. Постепенно свыкся и перестал противиться самому сильному своему желанию — поехать в родной городишко, в свой брошенный дом… Он уговаривал себя, что едет только для того, чтобы покончить с делами, мол, приедет и уедет… Снова спохватывался, мол, что люди подумают… И первый раз в жизни по-настоящему рассердился на себя: «Да что я — все люди да люди! Да что они — из другого теста сделаны! И они не всю жизнь один мед едят…»