Белый свет - [104]

* * *

Маматай только что вышел из здания аэропорта и нетерпеливо осматривался по сторонам, искал Бабюшай, но ее нигде не было, и Маматай решил, что девушка или не получила телеграммы, или не смогла отпроситься встретить его. Он остановил такси, чтобы добраться до города.

У парня было отличное настроение. Он сам не понимал, чему так радуется: возвращению домой? встрече с любимой? Конечно, но было в его настроении еще что-то восторженное, что-то необъяснимое, от чего захватывает дух, как перед прыжком с парашютом, и становится чуть-чуть страшно перед неизвестностью приземления.

«Больше не хочу откладывать! Сегодня же скажу Бабюшай: пойдем в загс, и точка! — положив рядом на сиденье букет роз для невесты, лихорадочно думал Маматай. — Возьмем Суранчиевых — и в Акмойнок!.. Жапар-ака давно собирается навестить места своей молодости, вот одним разом все и устроим!..»

О несчастье с Бабюшай он узнал сразу! Некому было его подготовить, пощадить… На белом бесчувственном бланке телеграммы» посланной Маматаю в город его командировки и вернувшейся следом за ним, четким крупным шрифтом значилось: «Бабюшай тяжелом состоянии больнице тчк Жапар-ака»…

Маматай не помнил, как добрался до больницы, как получил белый, неприятно шуршащий от крахмала халат… Очнулся он только, налетев с разгона на Айкюмуш в больничном длинном коридоре. Айкюмуш поймала Маматая за руку, сильно сжала.

— Крепись, парень! Не имеешь права раскисать! Мы нужны ей здоровые и сильные, а слез и вздохов ей своих хватит, понял?

Маматай молчал, стараясь взять себя в руки, «сглотнуть» незаметно от Айкюмуш болезненный жесткий комок слез, застрявший в горле…

— К ней тебя сейчас не пущу… Без сознания она… Готовим к повторной операции… — Увидев отчаяние в глазах парня, сочувственно добавила: — Пройди ко мне в кабинет. Там сейчас Жапар-ака…

Жапар за три дня, что прошли с момента аварии, состарился неузнаваемо, но держался твердо, внешне даже спокойно, пожал Маматаю руку и нахмурился, выслушивая слова сочувствия.

— Все будет хорошо, Маматай! Врачи у нас прекрасные… А если что, теперь и Москва не далеко… Айкюмуш уже связалась и получила положительный ответ, но пока решили не беспокоить, сделать все возможное здесь, на месте…

У Маматая отлегло на душе.

VIII

— Букен!.. Бабюшай!.. — сказал Маматай севшим от волнения голосом.

Перед ним было бледное, восковое, осунувшееся личико Бабюшай. На слова Маматая не дрогнули даже казавшиеся теперь особенно черными и длинными ресницы.

— Это я, Маматай!.. Посмотри на меня, Букеш!.. — И ему вдруг показалось, что ресницы чуть-чуть приподнялись…

На самом деле состояние Бабюшай было весьма и весьма, тяжелое. Она была без сознания, и отправка ее в Москву становилась неизбежной, и Айкюмуш позволила Маматаю зайти к ней в бокс…

В этот день Маматай узнал от Айкюмуш правду о состоянии Бабюшай.

— Ты не ребенок, Маматай, будь мужественным!.. Ташкентский профессор смотрел… Состояние тяжелое… Будет жива или нет, пока никто сказать не может… — Айкюмуш пристально посмотрела в глаза Маматая. — Мое мнение, дорогой, жизнь ей современная медицина сохранит, а вот как будет со здоровьем?.. Вернется ли способность мыслить? На эти вопросы тебе сейчас никто не ответит…

IX

Маматай переживал, наверное, самые тяжелые дни в своей жизни. Бабюшай увезли в Москву, он, как неприкаянный, не находил себе нигде покоя. На комбинате, особенно в их ткацком, Маматаю все даже самое незначительное напоминало о девушке: спецовка на ткачихе, похожий платок, станки, быстрые движения рук… Как же он будет жить, если вдруг не станет Бабюшай?.. Вот ведь и недели не может без нее… «Пойду куда глаза глядят… Воля в своих руках», — решил парень размыкать по свету свою горькую судьбину.

И тут же Маматай рассердился на свои мысли: «Фу, дурь какая в голову лезет!..» Разве он только для себя одного по земле ходит?

Он распахнул широко окно, и прохладный, терпкий осенний воздух освежил его разгоряченную голову. Маматай смотрел на высившиеся невдалеке стройные, монументальные корпуса родного комбината, залитые щедро электрическим сиянием окон, и тоска отступала от его измученного сердца: здесь он не одинок, здесь его родные и близкие люди!

Маматай присел на подоконник и закурил, выпуская дым от сигареты на улицу, и он стремительно уносился прочь, как и его отчаянное настроение. В эту ночь он впервые вспомнил о своем дневнике и улыбнулся.

Листая дневник, парень наткнулся на свою давнюю запись о Бабюшай:

«Сегодня опять неприятность!.. И опять из-за этих щебетушек-ткачих! (Здесь стояла сердитая неосторожная клякса, видно, Маматай в сердцах сильно тряхнул самопиской!) Одной-то уж я точно не по вкусу. Видать, очень дотошная и о себе много понимает! Повела своим носом, сказала: «Выбыл из комсомола, Каипов! Подольше тянул бы с учетом! Да-да, некого винить — твоя собственная оплошность!» А я что? Я — из армии вернулся. И документы мои отстали по дороге!..

А эта белолицая «булка» Бабюшай, та самая, что назвала меня при Алтынбеке и девчатах деревенщиной, усмехается!..»

Маматай впервые за последний месяц весело рассмеялся и тут же опомнился и отложил дневник, но потом взял его опять с мыслью о том, что нечего стесняться себя прежнего, что люди не рождаются на свет с бородой и мудростью аксакалов…