Белый саван - [58]
— Если самочувствие у тебя хорошее, приезжай около двух. Сейчас я отправляюсь к своим пациентам.
— Порядок. Буду в два. От тебя поеду на работу. До встречи.
— Пока.
Гаршва возвращается домой. Садится к столу. Берет лист бумаги. Находит ручку.
Этим утром в комнате как-то уютно. Солнечный луч проникает через окно, освещая на картине Шагала небесно-синие волосы женщины. Летает книжная пыль и соединяется с сигаретным дымом. В комнате преобладает чистый синий цвет — небесная лазурь. Скрипит кресло, скрипит перо. Мерно дышит пишущий человек.
Наконец-то на меня снизошел настоящий покой. Я объективен, я медиум, и я не хочу быть абсолютно оригинальным. Душой я связан с миром. Я буду таким же неизвестным, как древний японский живописец. Пойду по стопам великих мастеров. И я благодарю своего Бога за забытые куски жизни: детские молитвы, борьбу, подкидыша. Благодарю за русачка. Я был уверен, когда молился, плыл, мечтал о ребенке, убивал человека. Это был синтез тела и души. Я Чингиз-хан, который после долгого ливня, ясным утром, опять слышит птичьи голоса, он откидывает полог и видит выкупавшееся солнце, оно светит над лесом.
Мои реторты перегнали мою жизнь, мои наблюдения, мои размышления. Несколько зернышек. Несколько стихотворений, Одна-единственная, необозримая правда.
Я забыл о том, что живем один раз. И жил, словно готовился к другим новым жизням. Оттого и потерял много времени. Хотя… «life begins at forty»[61], — объявил рядовой американец. Мужчина формируется к сорока годам, утверждают римляне. Мне сорок лет, и я начну жить. И когда ко мне пожалует смерть, спокойно ее поприветствую: «Ave Caesar, vivans te salutat!»
«Lioj, ridij, augo, lepo, leputeli», — заливается соловей. Топкое болото. Посвистывают в воздухе айтвары. Выпученными глазами следят за тем, что происходит во Вселенной, жабы. Башни литовских святилищ, треугольные ели, поднимаются к звездам. Родиться, жить, умереть. Рассесться по высоким скамьям. Два ободранных домовых приводят Христа. «Подари каждому из нас по паре штанишек, преврати болотную воду в красное вино». В медовых сотах, в ржаных колосьях, в руте и лилиях, в сплетении корявых стволов, в изломе веток, в струении вод — Ты.
Lioj. Ridij. Augo.
Я понял себя самого. Я сложил осколки. Ребенок разглядывает пейзаж. Дорога, речушка, горы, косуля. Уж, прижавшийся к земле. Ведьмы-лаумы, расчесывающие свои косы. Плывущий туман. Замутился денечек, замутился мой ясный. Крылья чибисов, удары колоколов, dominus vobiscum.
Антанас Гаршва закуривает уже в который раз. Он чувствует боль в затылке. «Слишком много курю», — думает он. Гаршва гасит сигарету и разламывает ее в пепельнице. И в нерешительности вертит в своих пальцах ручку. Боль не такая уж и навязчивая. Она пройдет. Как и мрачное прошлое. В два часа к доктору Игнасу. Завтра — Эляна. Завтра? Завтра поговорю об отпуске. И возможно, поменяю отель. Все обновится. Любовь, поэзия, люди, улицы.
Больше не нужно будет взывать — Мой Лифт, услышь меня. Мое Детство, услышь меня. Моя Смерть, услышь меня.
Больше не нужно будет взывать — Мой Грех, Мое Безумие, услышьте меня. Мутится денечек, мутится мой ясный. Хор домовых, хор духов земли и полей.
Я успею. Обещаю. Я подарю тебе. Кольцо с карнеолом. Вагон с площади Queens. Свою любовь.
Эляна принимает ванну. Белая пена скользит по ее ногам, лопаются радужные мыльные пузыри. «Он будет целовать мои ноги. Медленно. Когда он целует мне щиколотки, я верю в свое счастье. Я не стану выжимать из него все соки. Буду сдержанней».
Она поднимается, серебристая Афродита в жестяной ванне, включает душ, и теплые струи воды смывают пену.
«Я нажму кнопку звонка, и дверь откроется. Скорей, я не стану прятать пальцы. Завтра».
Боль какая-то назойливая. Макушка просто горит. Но страха нет. Зато покоя тоже как не бывало. Боль и безразличие. Внезапные покалывания, и затем внутри глухо перекатывается ком. Этот ком все растет, сейчас он прорвет оболочку, вырвется наружу. Перо больше не скрипит. И таблеток, как назло, нет. Гаршва встает, идет на кухню и возвращается со стаканом. Выпивает виски «Белая лошадь». Снова садится к столу. Снова берет ручку.
Женщина в белом играет. О felix culpa quae talem ac tantum meruit habere redemptorem. Две усопшие души и клавесин. По гранитным ступеням бегут позолоченные статуи. Факелы у них в руках погасли. И радуются скульптурные головы дворян. Эй, ridij augo! Эй, felix culpa! Я люблю голубые жилки на твоих ногах. Мокрые ресницы. Меч Тристана и Изольды, родинку у тебя на шее. Lioj.
По песку ползут янтарные жучки. К морю. В голубую Балтию. «Ой, цвети, белая яблонька», — поет душа, одетая в белый саван. О felix culpa! Мои детство, жизнь и смерть. Lioj.
Боли уже нет. Внутри огромный ком. Он даже не помещается в мозгу, он застрял в черепе. «Надо ехать к доктору Игнасу», — мелькает спасительная мысль. Гаршва торопливо надевает костюм. Пальцы не слушаются. На брюках заело молнию, но все-таки с нею удалось справиться. Галстук? Он ни к чему. Деньги? На столе лежит восемь долларов. На такси хватит.
Рыжий человек из лифта. Вспомнился вдруг почему-то. А может, он — смерть? Или Господне предупреждение?
Повесть в новеллах.Восемнадцатый год. Двадцатый век. Гражданская война. Бывшая Российская империя. Мужчина, женщина и ребенок…
Всемирная спиртолитическая: рассказ о том, как не должно быть. Правительство трезвости и реформ объявляет беспощадную борьбу с пьянством и наркоманией. Озабоченные алкогольной деградацией населения страны реформаторы объявляют Сухой закон. Повсеместно закрываются ликероводочные заводы, винно-водочные магазины и питейные заведения. Введен налог на пьянку. Пьяниц и наркоманов не берут на работу, поражают в избирательных правах. За коллективные распития в общественных местах людей приговаривают к длительным срокам заключения в ЛТП, высшей мере наказания — принудительной кодировке.
Роман К. Кулиева в двух частях о жизни и творчестве классика туркменской литературы, философа и мыслителя-гуманиста Махтумкули. Автор, опираясь на фактический материал и труды великого поэта, сумел, глубоко проанализировав, довести до читателя мысли и чаяния, процесс творческого и гражданственного становления Махтумкули.
Действие этого многопланового романа охватывает период с конца XIX века и до сороковых годов нашего столетня, оно выходит за пределы дореволюционной Монголии и переносится то в Тибет, то в Китай, то в Россию. В центре романа жизнь арата Ширчина, прошедшего долгий и трудный путь от сироты батрака до лучшего скотовода страны.
В сборник известного туркменского писателя Ходжанепеса Меляева вошли два романа и повести. В романе «Лицо мужчины» повествуется о героических годах Великой Отечественной войны, трудовых буднях далекого аула, строительстве Каракумского канала. В романе «Беркуты Каракумов» дается широкая панорама современных преобразований в Туркмении. В повестях рассматриваются вопросы борьбы с моральными пережитками прошлого за формирование характера советского человека.
Эту книгу о детстве Вениамин ДОДИН написал в 1951-1952 гг. в срубленном им зимовье у тихой таёжной речки Ишимба, «навечно» сосланный в Енисейскую тайгу после многих лет каторги. Когда обрёл наконец величайшее счастье спокойной счастливой жизни вдвоём со своим четвероногим другом Волчиною. В книге он рассказал о кратеньком младенчестве с родителями, братом и добрыми людьми, о тюремном детстве и о жалком существовании в нём. Об издевательствах взрослых и вовсе не детских бедах казалось бы благополучного Латышского Детдома.
К чему может привести слава и успех, если им неправильно распорядиться? Что нас ждет за очередным поворотом? У главного героя этой книги все было хорошо, он - талантливый скрипач и композитор, хорошая семья, дом - полная чаша. Неужели всё это можно потерять, отдать за стакан водки? И есть ли способ уйти с этого страшного пути? Книга многопланова. Она освещает многие вопросы, но большее место отведено в романе борьбе медицины c алкоголизмом.