Господи, Ты видишь, как я несчастлив.
Я знаю, что поздно, но все равно спаси меня.
Я обещаю.
Я порву свои записки, свои стихи.
Не буду думать о том, о чем нельзя размышлять смертным.
Буду молиться.
Уйду в монастырь.
Господи, хоть на пороге смерти помоги мне.
Я верую. Я верю. Ты прощаешь в последнюю минуту.
Отпускаешь грехи всей жизни.
Боже, Боже, в Твои руки…
Го-о-о-осподи-и-и-и!..
— Зоори, Зоори, — шепчет Гаршва.
Где этот Зоори? Кто этот Зоори? Почему существует Зоори? Я потерял Зоори. Помогите мне найти его! Может, он улетел? Пасите! Антанас Гаршва визжит. Он орет. И колотит кулаками в стену. Выскакивают кнопки. Репродукция Шагала взлетает кверху и теперь висит вверх ногами.
* * *
По мосту идет Stanley. Он слегка покачивается, порожнюю бутылку из-под Seagram’ он выбросил в East River. Stanley докуривает сигарету, отшвыривает ее прочь и оглядывается. На мосту пусто. В самом конце его виднеется удаляющийся человек. Stanley облокачивается на перила и смотрит на Великий Нью-Йорк. Скала громоздится на скале. Небоскребы. Плывут лодки и буксиры. Вдалеке торчат трубы. Громыхает по рельсам поезд. Он несется на большой скорости.
Stanley осторожно перекидывает ноги через перила. На воду он не смотрит. «Idź srać», — говорит он и молча летит вниз.
Без нескольких минут двенадцать. Гаршва сидит на цветастом линолеуме. Он в раю. У подножия голубых гор. Вокруг цветут цветы, и большие бабочки лениво машут крыльями, точно опахалами. Гаршве хорошо, прохладно. В руке у него роза. Лицо мертвой женщины. Лепестки легкие, как занавески. Гаршва держит лист бумаги и рвет его на узкие ленты. У него счастливое лицо. Лицо тихого идиота. Он нюхает бумагу. Вместо лица у него морда шиншиллы.
По-прежнему поднимается вверх книжная пыль. Солнечный луч освещает голую стену, репродукция болтается теперь в тени. Чистый небесный цвет. Уютно.
