Белый саван - [57]
— По происхождению я ирландец, мадам. И уважаю обычаи европейцев. Всего вам доброго. Удачи. — O’Casey деликатно удаляется.
— Ты удивительная сегодня, — говорит Гаршва. — И чулки в порядке.
— Я думала о тебе. До свидания. До послезавтра.
— До свидания.
Эляна уходит. Она идет по темно-красному ковру. На редкость пропорционально сложенная, хрупкая, как будто ее создал бог женщин. Она исчезает за углом, и все, ее больше нет.
Зато рядом возникает O’Casey, он интересуется:
— А кто она?
— Моя невеста.
— Приятная женщина. И привлекательная.
— Спасибо, O’Casey.
O’Casey хлопает Гаршву по плечу.
— Возвращайся в девятый, Tony. И вытри губы. Она тебя перемазала.
Девятка поднимается вверх, девятка пикирует вниз. Экспресс с десятого этажа и по восемнадцатый. Ваш этаж, пожалуйста, спасибо, кнопку, спасибо, пожалуйста. Загорается зеленая стрелка, Антанас Гаршва протягивает руку в белой перчатке, все, мы поднимаемся. Рука. Рукоятка. Вверху на световом табло мелькают цифры, обозначающие этажи. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11-й.
Прекрасно — up and down. Вот так же летают те, кто встретился на том свете. Детские воздушные змеи, бабочки летней поры, планеты, пух одуванчиков. Так летают сказки, чепуха на постном масле, самый серьезный вздор, все, что принадлежит только человеку.
Пожалуйста, спасибо, гость заходит в кабину лифта, рука на рукоятке, мы поднимаемся, кто-то вызвал лифт, остановка, дверь открывается, гость входит, едем вверх. Поднимаемся, поднимаемся, поднимаемся. Восемнадцатый, пожалуйста. Все входят.
Блестят пустые, полированные стены лифта. Адам и Ева вернулись в рай. В нем нет фантастических цветов, мирных пантер, коварного змея. В замкнутом пространстве, среди пластиковых стен, под матовой лампочкой и световым табло стоят, прижавшись, два первых на земле человека.
Надо дождаться красного квадрата и зеленой стрелки. Тогда можно спускаться. Мы опускаемся, опускаемся. Привычный ритуал. Up and down, up and down.
Я ангел лифтов в опереточном костюме. Ангелы такого рода всегда в хорошем расположении духа. У них розовые попки. И они осмеливаются дернуть за полу самого Господа Бога, когда тот занят разрешением трагических проблем Вселенной. А Бог снисходительно улыбается.
«Эх, вы, ребетенки, марш к Пресвятой Богородице, пускай выдаст вам по прянику Во Имя Меня». И ангелы летят стайкой, щиплют друг друга, и по всему небу такой шум и тарарам, что даже святой Фома Аквинский отрывается от письменного стола, поднимает голову от письма Jacques Maritain[58], в котором утверждает, что Exodo[59] позволяет такое вот толкование: Бог не есть бытие (всякое бытие может быть и может не быть), но Он есть бытие.
Я — куст акации, который пересадили. Мои корни сосут соки новой земли, и хотя несколько веточек завяло, верхушка моя зеленеет клейкими листочками, и на нее уселась грациозная птица. Она поднимает свои лапки, свои ножки в серых чулочках и, довольная, распевает песенку.
Я квалифицированный отшельник, которому смертельно надоела пустыня, надоели власяница, бич, медитация, подстилка из мха. Отшельник, который забредает в большой город и вспоминает, что дома в погребе у него закопан клад, так и лежат там золотые. И он заговаривает с молодой девушкой.
Я — литовский домовой, нашедший себе друга женского рода.
И мы разыщем того хозяина, который за труды наши подарит нам обоим по паре льняных штанишек.
Я — 87-й человечек в восьмимиллионном Нью-Йорке.
Я счастливый.
Пять минут второго. Гаршва покидает отель. Ночь теплая. Погасли рекламные огни. Шаги гулко стучат, как тогда в Каунасе. Та же прохлада, звезды, редкие прохожие. Каунас тянется до самых небес. Раскачиваются башни небоскребов, смолкли колокола костела в маленьком городке на болотах, старое привидение сунуло за пазуху ивовую дудочку и отправилось спать на Third Avenue. Океан успокоился и больше не шумит. Буксиры и лодки прильнули к берегу. Моряки спят в обнимку с дешевыми возлюбленными. Завтра две светловолосые девушки прыгнут в голубое Балтийское море. Темная стеклянная дверь конфекциона Gimbels. Ступени, ступени, ступени. Совсем как лошади, стоя спят манекены, и эхо доносит шум подземки. У входа в «Men» качается пьяный в стельку мужчина, он беседует сам с собой. «Ничего, я хитрый. Завтра я ему покажу, сукину сыну!» На перроне ждут поезда ночные рабочие, уборщицы зданий, молодежь, возвращающаяся со свиданий, и Антанас Гаршва. Шум приближается, и вот из-за поворота вылетает поезд. Два зеленых глаза, два красных, белое окно. Скрипят тормоза, распахиваются двери. Внутри плетеные сиденья, сонные лица. Возвращение. Домой, домой. В.М. Т., Broadway line. Завтра. Послезавтра. Завтра и послезавтра — какие магические слова.
Антанас Гаршва встает в девять часов. Он бреется, моется, съедает два яйца, выпивает чашечку кофе. После чего спускается в магазин и звонит оттуда доктору Игнасу.
— Привет. Хотел бы повидать тебя.
— Давно пора. Как самочувствие? — укоризненно отвечает доктор Игнас.
— Замечательно. Вчера все перевернулось вверх ногами. О, прости. Наоборот. Все стало на ноги. И все-таки хотелось бы повидаться.
Повесть в новеллах.Восемнадцатый год. Двадцатый век. Гражданская война. Бывшая Российская империя. Мужчина, женщина и ребенок…
Не успел разобраться с одними проблемами, как появились новые. Неизвестные попытались похитить Перлу. И пусть свершить задуманное им не удалось, это не значит, что они махнут на всё рукой и отстанут. А ведь ещё на горизонте маячит необходимость наведаться в хранилище магов, к вторжению в которое тоже надо готовиться.
«Альфа Лебедя исчезла…» Приникший к телескопу астроном не может понять причину исчезновения звезды. Оказывается, что это непрозрачный черный спутник Земли. Кто-же его запустил… Журнал «Искатель» 1961 г., № 4, с. 2–47; № 5, с. 16–57.
Современная австрийская писательница Марианна Грубер (р. 1944) — признанный мастер психологической прозы. Ее романы «Стеклянная пуля» (1981), «Безветрие» (1988), новеллы, фантастические и детские книги не раз отмечались литературными премиями.Вымышленный мир романа «Промежуточная станция» (1986) для русского читателя, увы, узнаваем. В обществе, расколовшемся на пособников тоталитарного государства и противостоящих им экстремистов — чью сторону должна занять женщина, желающая лишь простой человеческой жизни?
Франс Эмиль Силланпя, выдающийся финский романист, лауреат Нобелевской премии, стал при жизни классиком финской литературы. Критики не без основания находили в творчестве Силланпя непреодоленное влияние раннего Кнута Гамсуна. Тонкая изощренность стиля произведений Силланпя, по мнению исследователей, была как бы продолжением традиции Юхани Ахо — непревзойденного мастера финской новеллы.Книги Силланпя в основном посвящены жизни финского крестьянства. В романе «Праведная бедность» писатель прослеживает судьбу своего героя, финского крестьянина-бедняка, с ранних лет жизни до его трагической гибели в период революции, рисует картины деревенской жизни более чем за полвека.
Новый роман П. Куусберга — «Происшествие с Андресом Лапетеусом» — начинается с сообщения об автомобильной катастрофе. Виновник её — директор комбината Андрес Лапетеус. Убит водитель встречной машины — друг Лапетеуса Виктор Хаавик, ехавший с женой Лапетеуса. Сам Лапетеус тяжело ранен.Однако роман этот вовсе не детектив. Произошла не только автомобильная катастрофа — катастрофа постигла всю жизнь Лапетеуса. В стремлении сохранить своё положение он отказался от настоящей любви, потерял любимую, потерял уважение товарищей и, наконец, потерял уважение к себе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.