Белый морок. Голубой берег - [329]

— Такие вещи только возлюбленным дарить, — с грустной мечтательностью промолвил Заграва. — Вот закончим воевать, и, ей-богу, ткачом стану. Может ли быть в жизни более приятное занятие, чем творение таких вот чудес…

— У нас тут говорят: кто красу сердцем ощущает, тот божий дар в себе имеет. Чистая, вижу, у тебя душа, сынок…

— Э, что там о моей душе говорить! Лучше обещайте, что после войны возьмете меня к себе в подмастерья.

— О, хлопче, да ее же еще нужно пережить!

— Мы с вами переживем, мама. Пусть лучше фашист с тревогой думает, как ему год-другой еще протянуть, а мы на своей земле делаем честное дело. Возможно, и туговато еще придется, но, что бы там ни было, вышвырнем мы коричневую чуму из своего дома. Это я вам точно говорю: вышвырнем!

От этих слов на глазах у старушки даже слезы выступили. Но тотчас же она испуганно взглянула на дверь, зачем-то прижала уголок платка к губам и торопливо трижды перекрестила Василя.

— Что это вы? Сейчас всюду все честные люди так думают. Или, может, в Янковичах иначе? Кстати, что здесь нового?

— Что нового? — Беспокойство появилось в ее голосе. — Об этом вам лучше у старосты спросить…

Еще в Сечкарях Василь узнал, что залетные партизаны казнили янковицкого старосту и двух полицаев, поэтому сразу, чтобы не дать хозяйке возможности собраться с мыслями, спросил:

— Где же искать вашего старосту?

Женщина виновато взглянула на него, тяжко вздохнула и тихонько ответила:

— Разве что на том свете. Судили его вот судом праведным и… А вы кто же будете?

— Человек, ищущий своего берега…

— И то верно: ныне много людей по свету что-то ищут, — не поняла старушка намека. — А у нас здесь что бы вы хотели найти?

Этого вопроса Василь давно ждал, собственно, ради него и вел весь разговор, поэтому без передышки ответил:

— Дорогу к партизанам! Понимаете, нет для меня иного пути в жизни. Либо на немецкую каторгу, либо в леса…

Она понимающе покачала головой и уже что-то хотела было сказать, как тревога снова сверкнула в глазах:

— А почему именно в Янковичах надеетесь найти дорогу к партизанам?

— Потому что они недавно здесь были. Молва об этом разнеслась очень далеко, — ответил Василь как можно спокойнее. — Разумеется, кто-то из янковичан примкнул к ним, должен был примкнуть. Ну а значит, и ниточку за собой оставить…

Кого-нибудь другого после таких слов хозяйка сразу выгнала бы из хаты, огрела бы ухватом, но этот рыжий, какой-то даже огненный, обветренный и закаленный хлопец с первого взгляда пришелся ей по душе, материнским сердцем она почувствовала: чистая у него и искренняя натура. Поэтому и сказала не кривя душой:

— Э, какая там ниточка! Наших же только вчера вечером забрали…

— Кто забрал?

— Да партизанский же представитель. Приехал и всех охочих забрал с собой…

— Охочих?.. А откуда же он узнал, кто хочет пойти в партизаны?

— Да списки ведь у него были. Ну, те самые, которые составляли охочие вступить в партизаны янковичане и вручили командиру после митинга…

Неясная тревога, смешанная с подозрением, круто шевельнулась в сердце Загравы. О каких списках идет речь? Какой дурак додумался заблаговременно составлять их? А может, старушка чего-нибудь не поняла, что-нибудь напутала?..

— И куда же пошли ваши янковичане?

— Кто об этом ведает? Куда их повели, туда и пошли.

Разговор можно было считать законченным. Больше Василь уже ничего не надеялся узнать у этой обездоленной женщины.

— Наверное, и здесь не суждено мне прибиться к берегу. Какая досада!

— Да вы не горюйте. Пойдите лучше в Горобии, это в десятке верст отсюда. Наших хлопцев якобы туда переправили. Поторопитесь, может, и вам повезет…

«По-ве-зет!.. По-ве-зет!.. По-ве-зет!..» — учащенно застучало сердце Василя.

Подумать только: буквально в последний миг ему все же удалось ухватиться за кончик той нитки, которая могла привести к цели. На радостях он готов был расцеловать эту изнуренную, измученную горем и непосильным трудом женщину. Однако, подражая Ксендзу, который отличался умением сдерживать свои чувства и этим как бы возвышался над присутствующими, Заграва лишь поклонился хозяйке:

— Спасибо за добрый совет, — и круто повернулся к двери. — Желаю вам счастья!

— Подождите минуточку. Я сейчас… — услышал он у себя за спиной.

Оглянулся: что бы это должно означать? Подойдя к сундуку, старушка приоткрыла крышку и, порывшись в каких-то вещах, достала полотняный сверточек. Слегка встряхнула его — и перед удивленным Василем раскрылся до самого пола большой рушник, отороченный с двух концов. Снежно-белый, пестрый, будто вышитый самой радугой, как две капли воды похожий своим узором на еще не законченный на ткацком станке свиток. Не рушник, а настоящее диво!

— Возьми, сынок, на счастье, — протянула хозяйка подарок Василю. — И не подумай отнекиваться… Вчера перед разлукой я своему младшенькому тоже дала… Пусть этот мой скромный рушник будет тебе материнским благословением, пусть оберегает от всех бед и напастей, отводит смерть и всяческие надругательства. Когда завершишь боевые походы, подари своей возлюбленной…

Заграва ненавидел плаксивых людей, сам никогда и ни при каких обстоятельствах не плакал, но тут почувствовал вдруг, как на глазах у него появляются слезы. Кто он, в конце концов, для этой скромной труженицы? Чужой человек, случайный путник. А, вишь, без колебаний подарила целое богатство, не просто подарила — на счастье дала.