Белый квадрат. Лепесток сакуры - [34]

Акэбоно вздохнула:

– Хватает…

– Теперь тебе не надо бояться, – поспешил он утешить ее. – Теперь у тебя есть я.

Акэбоно невесело улыбнулась:

– Викторо-сан, ты – Судзукадзэ, добрый ветер при хорошей погоде; но ветер дует не всегда, и не всегда он добрый. Придет время, и ты будешь дуть в другой стране и расправлять другие паруса.

Спиридонов хотел возразить, но она прикрыла ему губы ладошкой:

– В тот миг, когда ко мне пришло наслаждение, яркое, как вспышка, и всесжигающее, как взрыв шимозы, мне пришел стих о нас:

Не обещай мне остаться

До заката, пришедший с рассветом:

Зима не пара для лета.[20]

– Если честно, мне вообще не хочется никуда уходить, – грустно сказал Спиридонов. – Но я пленник и сам себе не хозяин. Могу лишь пообещать…

– N’aie pas de promets[21], – перебила его Акэбоно. – Прошу тебя, мой господин.

– Почему? – Спиридонов недоумевал.

– Загадывая наперед, мы гневим богов, – тихо ответила Акэбоно, – ведь только им известно, что будет. Никогда не обещай, и тогда, возможно, тебе удастся то, что ты мог бы обещать. Понимаешь?

Он понимал. Ему стало грустно. Его будущее было неопределенно, ее – тоже; и он ничего не знал о своей любовнице, ничего, кроме красоты ее имени, скорее всего, ненастоящего. Ничего, кроме исходившего от нее свежего цветочного аромата и прохладной гладкости ее кожи. Ничего, кроме желания, перешедшего в наслаждение и оставившего после себя грусть.

Сакуры цвет,

Осыпаясь, по водам ручья

Тихо плывет… —

продекламировала Акэбоно, вставая с соединившего их тела ложа…

* * *

Когда Спиридонов покинул обитель Акэбоно, был поздний вечер. На все еще светлом, но уже темнеющем небе зажигались первые звезды. Акэбоно, преодолев его сопротивление, помогла ему одеться, сама оставаясь нагой.

– Мне очень понравилось то, что вы сочли меня привлекательной, – смущаясь, пояснила она свою наготу. – Немногие гайцзын считают японок красивыми. Ваши слова делают меня счастливой.

Она опять перешла с ним на «вы». Французское vou она произносила совершенно необычно – словно ветер принес издалека завывание волка.

– Ты необычная, – ответил ей Спиридонов. – Не такая, как другие.

– Я буду помнить нашу встречу, – сказала она. – Я буду видеть ее во снах, я сложу про нее стихи. Ваш вкус останется у меня на губах, и ваш запах я буду чувствовать на своем ложе.

Спиридонов вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Он не знал, что ему отвечать. Тем более что она просила его ничего ей не обещать.

– Я не умею писать стихи, – ответил он наконец, – и красиво изъясняться тоже не научен. Я лучше докажу свои чувства на деле.

Акэбоно опустила глаза:

– Если мой господин вспомнит о своей Акэбоно, если хотя бы иногда будет вспоминать сегодняшний день – это уже будет для меня достойной наградой.

– А если я вновь приду… – Спиридонов хотел сказать «за тобой», но сдержался.

Акэбоно схватила его руку и положила себе на живот:

– Я буду ждать вас и стану вновь счастливой, если опять вас увижу, – сказала она. – Но ветер, несущийся с запада на восток, лишь срывает лепестки с цветов и приносит с собой горечь разлуки.

– N’aie pas de promets, – с улыбкой отвечал Спиридонов. – Ты не можешь знать, что принесет тебе ветер. N’aie pas de promets…

И, поцеловав ее в прохладный лоб, поспешил уйти. Незадолго до того, когда они лежали рядом, нагие и полные сладкой усталости, в их комнату осторожно заглянула одна из юдзё и сообщила:

– Викторо-сан, Фудзиюки-сама велел передать, что закончил все свои дела и ждет вас внизу.

* * *

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит, —

продекламировал Спиридонов.

Они с Фудзиюки шли мимо последней фанзы Талиенваня.

– Что это было? – спросил Фудзиюки. Сейчас учитель и ученик были, несмотря на разницу в возрасте, удивительно похожи.

– Стихи. – Спиридонов наморщил лоб и перевел для Фудзиюки Лермонтова.

– Во-первых, вы не один на дорогу вышли, – пожал плечами Фудзиюки. – Во-вторых, где вы видите туман?

Спиридонов с удивлением посмотрел на учителя, а тот, сохранив какое-то время нейтральное выражение лица, не выдержал и деликатно рассмеялся.

– Звезда со звездою говорит… – повторил он. – Трогательный образ.

Фудзиюки вздохнул.

– Викторо-сан, я хочу рассказать вам сказку. Послушаете?

– Отчего нет? – согласился Спиридонов. – Дорога дальняя. У нас в России в дальней дороге все травят байки.

– Тогда слушайте…

Фудзиюки отвел взгляд и приступил к рассказу:

– Во времена, когда провинцией Овари правил род Тюдзё, у реки Кисо жил юный самурай. Однажды он гулял по своим владениям и зашел в долину у ручья. Было время поздней весны, когда река едва успела вернуться в свои берега, и в овраге еще не совсем сошла вода, оставив много мелких и грязных луж.

У одной такой лужи в грязи сидела лягушка. Эта одинокая лягушка показалась юному самураю очень несчастной: маленький клочочек зелени среди унылой серости весенней распутицы. Самурай взял лягушку и отнес к себе домой. Он сделал ей домик из коробочки для бенто; устелил его внутри мягкой шелковой тканью своего пояса и посадил лягушку в эту достойную даймё обитель. Лягушка пыталась выбраться из коробочки, но самурай ласково заговорил с ней, рассказывая, что ей незачем стыдиться и этот маленький дворец он построил для нее. Лягушка смирилась и села в коробочке, не пытаясь больше выбраться из нее.