Белый конь - [56]

— Где ты умудрился так вымокнуть чуть свет? Иди переоденься, скоро люди придут, неудобно… Надень что-нибудь поприличнее, — добавил он.

Лука ввалился к Андукапару, скинул мокрую одежду и начал «наряжаться». Андукапар читал в кресле у окна. Как только Лука вошел, он кинул книгу на кровать.

— Я не слышал, когда ты встал. Должно быть, уснул под утро.

— Да, ты крепко спал.

— Поймали что-нибудь?

— Много наловили. Дядя Ладо сказал, что, если б Кура не поднялась, поймали бы еще больше.

— Ладо знает свое дело.

— Эх, уметь бы так сеть закидывать!

— Ты не замерз?

— Нет, было совсем не холодно.

— Но вымок ты изрядно.

— Что с ботинками делать, не знаю.

— А в чем дело?

— Совсем мокрые. Как их высушить?

— Других у тебя нету?

— Нет.

— Конечно, свои отдал кому-то, а сам босиком остался. — Андукапар, развернув свое кресло, подъехал к гардеробу. Потом ловко нагнулся, выдвинул нижний ящик, набитый какими-то старыми вещами. Андукапар бесконечно долго рылся в ящике, потом выудил откуда-то из глубины один ботинок и кинул Луке:

— А ну, примерь, может, налезет.

Лука повертел ботинок в руках и примерил. Андукапар смотрел на него через плечо.

— Должен налезть, — сказал Лука.

Андукапар вытащил из ящика второй ботинок и тоже бросил Луке.

— Это мои детские ботинки. Я думал, они рваные… Хотя отчего им было рваться, я их не носил, просто они стали мне тесны.

Лука оделся «поприличнее», хотя трудно было назвать приличными купленные прошлым летом и уже достаточно выцветшие, узкие и короткие штаны и линялую рубашку. Однако эти обноски были тщательно выглажены (их гладила Эмма, сестра Коротышки Рубена). Судя по всему, и рубашке и штанам сильно досталось за этот год, особенно много испытаний выпало на долю штанов. Серое сукно прохудилось на коленях и на заду и было испещрено чернилами, а также пятнами неизвестного происхождения. Но ничего не поделаешь! Новый брюки, аккуратно и красиво сложенные, Лука собственноручно передал Конопатому Альберту. Лучше всего выглядели ботинки Андукапара, если не принимать во внимание, что ботинки и Лука появились на свет примерно в один и тот же год.

На балконе толпилась уйма народу. Но среди всех своей неиссякаемой деловитостью выделялся все-таки почтенный Поликарпе. Направо и налево он раздавал распоряжения и советы. Неутомимо сновал вверх и вниз по лестнице. Во дворе уже развели огонь. В котлах варились фасоль и рис, по баснословным ценам купленные у спекулянтов. Там же, под краном, перебирали и промывали различную зелень.

Часть родственников — восточное ответвление — внесла предложение зарезать барана, вторая же сторона — западная — категорически этому воспротивилась: где это слыхано — есть мясо до сорокового дня! Последних возглавлял Поликарпе, и битву, разумеется, выиграла Западная Грузия, поскольку и сама тетя Нуца была оттуда родом. Происхождение, как видно, сыграло в данном случае решающую роль.

Поликарпе громко, чтобы слышала Восточная Грузия, сокрушался: вот если бы вместо барана купить рыбу, стол бы получился что надо. Лука хотел сказать, что рыба будет, но воздержался. Поликарпе был так увлечен делами, что все равно бы не услышал, а если бы и услышал, то не поверил — слишком подозрительным человеком он был. В хозяйственных хлопотах незаметно проходило время. Наконец Луке сказали, что начинается панихида, и велели занять свое место. Прежде чем направиться в комнату, Лука заметил проходящую по двору Маико и почему-то обрадовался ей больше, чем вчера и позавчера.

Луку поставили у изголовья гроба рядом с другими близкими родственниками. Поликарпе стоял там же. Вчера Андукапар спросил:

— Кто этот Поликарпе, какой отвратительный тип?

Лука не знал, кем приходится Поликарпе тетушкам, и ничего не ответил. Но он и сам удивлялся: если у них был такой близкий родственник, где он пропадал до сих пор?

На панихиде только тетя Нато оплакивала и покойницу, и мать Луки, как будто вместо одного здесь стояли два гроба. Среди соболезнующих, вытянувшихся цепочной, показалась Маико. Она шла, грустно понурясъ, маленькая, совсем крошечная. Она протянула Луке руку, потом приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Маико ушла, оставив в душной комнате неожиданную прохладу и запах только что выкупанного младенца.

Панихида закончилась, и все вышли во двор. Оставшиеся в комнате мужчины трижды обнесли гроб кругом, трижды стукнули углом о притолоку. Соблюсти это правило не составляло труда. Главное было впереди. Не просто оказалось спустить гроб по узкой лестнице. Если бы не ловкость и проворство неутомимого Поликарпе, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Несколько человек оказались зажатыми между гробом и лестничными перилами, и гроб невозможно было сдвинуть с места. Народ загалдел, и поднялась паника. Хорошо еще, что истошные вопли заглушил духовой оркестр, который яростно грянул траурный марш Шопена.

Почтенный Поликарпе чуть из кожи не лез. Обливаясь потом, с помощью нескольких мужчин, он пролез по спинам застрявших на лестнице и подобрался к гробу снизу. Теперь он приналег оттуда — ну и тяжелый, будь он неладен! — и гроб каким-то чудом наконец сдвинулся с места.