Белый конь - [32]

— Что ж, мне лишь благодарить остается!.. Наука, которой я посвятил себя, дядя Григол, внове у нас, первые шаги делает, и оттого немного с сомнением относятся к ней пока… Людей не сумел еще привлечь. Дважды через газету пытался вызвать к ней интерес. Не откликаются. А проявили бы интерес, я обучил бы их, подготовил, и сообща взялись бы мы за большое серьезное дело. Да что там говорить, видишь, собак и то самому приходится добывать, попусту растрачиваю бесценное время… А ты, дядя Григол, сразу понял меня и принял к сердцу мою заботу, с доверием отнесся. Спасибо, дядя Григол, славный ты человек.

— Не думай, я не невежда какой, Евангелие два раза читал.

— Значит, вырастишь мне щенят?

— Выращу, а как же!

— В конце сентября зайти?

— Да, пожалуй, дорогой. Впустую говорить не стану, не обману… Эта беспутница меньше трех еще не приносила, с чего бы теперь подвести… А может, мало тебе трех?

— Что ты, дядя Григол, как это мало?! Очень тебе благодарен, надеюсь, значит… Ей-богу, три щенка — это замечательно.

А собака подарила старику пять щенят…

Вообще-то не принято говорить о собаке «подарила», но старый кожемяка придавал щенкам особое значение — ведь они явились на свет для благой цели, им науке предстоит послужить.

На первых порах старик хранил все в тайне, боялся, не сглазили бы щенят. Но обуревавшие его мысли и чувства рвались наружу, и вскоре он выложил все Эзекии, красильщику ковровой пряжи. А Эзекиа не замедлил сделать разговор дяди Григола с каким-то ученым достоянием всего квартала. Соседи в душе насмехались над одиноким стариком, холившим черную собаку якобы для науки, но и жалели при этом.

Старик брел по улице, говоря сам с собой и в радостном изумлении разводя руками.

— Пять! Пять, понимаешь — пять! Чертовка, чернявка из чернявых! Как тебя угораздило, как это ты смекнула, что нам много надобно щенков, а?!

То и дело припоминая свою встречу с ученым, дядя Григол усмехался, уверенный, что разгадал его уловку. Сначала он предположил, а потом убедил себя, что незнакомец разыскивал не собаколова Муко, а его, именно его, старого кожемяку, и нашел-таки. Как ученый дознался о его собаке, об умнице-чернушке, особенной, от всех отличной, способной сослужить науке важную службу, сказать он бы не мог. Да стоило ли ломать над этим голову — приметил, наверно, собаку где-нибудь на улице и сразу оценил ее.

— Пятерых преподнесу тебе вместо трех, Иванэ Бериташвили, ухоженных, упитанных, что ты тогда скажешь — имеем мы понятие, знаем мы цену науке, а?

Понятие о науке у старика было смутное, а вернее — никакого не было, но он говаривал — разум подсказывал: на общее благо придумали науку, большого ума люди придумали ее.

Главное, однако, в другом…

Природа создала дядю Григола добрым человеком, сердечным. Всю свою жизнь он старался сеять добро — это было потребностью его души. Но жизнь с корнем вырывала посеянное им и грубо швыряла ему в лицо. И, доживая жизнь, во всем разуверившийся, как мы сказали, старик и не чаял уже еще кому-нибудь понадобиться на свете, — так разве мог он остаться в стороне от большого, нужного дела?

Соседи и обитатели квартала удивлялись оживленной хлопотне дяди Григола и не понимали, что его вдруг взбодрило, что вдохнуло в него жизнь. Одним казалось, что старик совсем из ума выжил, другие полагали, что он дурачит их — выдумал типа в золотых очках, жалея щенят: от старости не в меру сердобольным стал и не хочет топить их больше.

А слепые щенята между тем жадно припадали к материнским сосцам, надуваясь, как маленькие бурдючки. Старик приносил от соседей объедки для собаки, даже молоко ей купил у молочницы и дал, разбавив водой, накрошив хлеба, говоря — молока в сосцах прибавится.

На четвертый день он не вытерпел и открылся всем соседям, каждому в отдельности поведал, почему, чего ради носится с собакой, раскармливает ее. Люди с напускным вниманием слушали его восторженный рассказ, уже зная тайну от Эзекии.

Одни притворно восхищались крохотными щенками и сулили им блестящее будущее, скрывая насмешливые ухмылки, но большинство куда более определенно представляло себе их участь: железная клетка Муко — узилище бродячих собак, и они твердили свое: на кой тебе, дядя Григол, множить бездомных собак!

Как бы там ни было, и верившие, и не верившие старику, не признаваясь себе, дожидались появления ученого в золотых очках. А сказать вернее, сгорали от любопытства — каждый хотел воочию узреть ученого, в существовании которого сомневался.

Старый кожемяка заглянул к мельнику Степанэ — попросить миску муки на варево для собаки, но мельница оказалась на запоре. С настила лодки, на которой стояла будка, его окликнул Эзекиа:

— Пожалуй к нам, дядя Григол, благослови наш стол!

Привязанная толстыми цепями мельница тихо покачивалась на волнах Мтквари, массивное деревянное колесо грузно вращалось, и из дощатой будки доносились гул и мерный стук порхлицы.

Позади мельницы на длинной скамье вдоль перил пристроились Эзекиа и кузнец Чумдатуа, оба люди преклонных лет. Кузнец был невзрачный, но жилистый, прокаленный пламенем горна.

Возле перил стоял служивший столом деревянный ящик, застланный старой газетой, а на нем — две бутылки вина. «Нашли время пить в эдакую жару», — укоризненно подумал старик, но, перебравшись к ним через мостик, сразу ощутил некоторую прохладу; легкий ветерок, слетавший то ли с волн, то ли с лопастей колеса, обдавал живительной свежестью и как будто рассеивал знойную духоту.