Белый конь - [31]
Сидевший у ворот старый кожемяка тоже сразу приметил незнакомого человека, свернувшего на их улочку.
Человек шел неторопливо, как бы прогуливаясь, и всматривался в дома, балконы, ворота и даже заглядывал во дворы.
Был он лет сорока, невысокий, с черной бородкой и усами, одет в серый костюм и белую сорочку, горбатый нос его украшали очки в золотой оправе.
Увидев старика, он направился прямо к нему и, подойдя, поздоровался.
Старик поднялся со скамейки, отвечая на приветствие.
Незнакомец усадил старика и сам присел рядом. Вскоре выяснилось, что он ищет собаколова Муко. Старик не знал, где живет Муко, хотя не раз видел, конечно, как тот гоняется за бездомными псами на своей повозке с клеткой.
— Потеряли собаку? — спросил он с сомнением, недоумевая, что нужно от Муко такому приличному на вид человеку.
— Нет, — покачал головой незнакомец и усмехнулся: — Такой уж выпал мне жребий — без собак моя жизнь лишена смысла.
И долго, и складно, и толково объяснял, зачем ему надобны собаки. Старик немногое уразумел из его слов, но одно понял — человек этот не просто так слоняется по улицам, а ради большого, важного дела ищет собак. И сильно огорчился, что не может помочь незнакомцу найти Муко, тот ведь и правда мог дать собак — клетка его никогда не пустовала. Чего бы Муко стал иметь против, если бы ученый человек использовал собак на нужное всем дело?
Старый кожемяка и ученый продолжали беседовать, когда в приоткрытые ворота просунула голову черная собака и, преданно глянув на хозяина, выбралась на улицу. Она обнюхала пришельца и свернулась калачиком у знакомых ног. Старик смутился — они столько времени толкуют о собаках, а он словом не обмолвился о своей суке.
Незнакомец склонился, погладил собаку по голове.
— Твоя?
— Моя, — сконфуженно признался старик.
Довольно долго оба молчали.
— Откуда ты, дядюшка? — спросил немного погодя незнакомец.
— Как откуда? Здешний… Бостаганашвили Григол. В нашем околотке меня все дядей Григолом кличут.
— Бостаганашвили… — повторил человек. — Из наших мест, выходит.
— Отец мой молодым парнем уехал из Кахети и глаз туда больше не казал. Кожемякой заделался. И я тем же ремеслом занимался, теперь вот одряхлел, сил не стало… — Старик умолк и со вздохом добавил: — Утекло мое время, прошел мой век.
— А в Кахети бывали?
— Глянуть в сторону Кахети и то некогда было, куда уж — ездить, с малых лет спину приходилось гнуть, от работы голову не поднимал.
— А я тоскую о Веджини, манит меня в родное селение! Там родился, там вырос, потом уехал в город — и все, ученье затянуло, с головой в науку ушел, но иной раз такая тоска одолевает по Веджини, так по нему скучаю, что даже снится, будто снова мальчиком в церковном хоре пою у отца.
— Это ангелов сон, сынок!
— Бывает, приснится, будто после дождя стою в ручье босой, с лопатой, воду для поливки к нашему винограднику направляю.
— А это божий сон, сынок!
— Да, удивительно тянет к себе деревня! Освобожусь вот немного, непременно наведаюсь…
— Сны человеку небеса посылают… Великое дело сон, — печально произнес дядя Григол. — Что я делал кому худого, кому соли на хвост сыпал — одного благостного сна не дал мне увидеть создатель…
Круто обошлась судьба со стариком. Под конец жизни одного оставила у ее бурного водоворота, и он, во всем разуверенный, горестно дожидался, когда и его поглотит бездонная пучина, унесшая всех родных и близких людей.
«Благостные сны мне и в доброе время не снились, кто даст увидеть их на старости, — думал старик, рассеянно улыбаясь. — Да и на кой они в мои-то годы».
Незаметно опустились лиловые сумерки. Там и сям тускло замерцали окна.
Старик раздумчиво смотрел на свою собаку, не сомневаясь, что и мысли незнакомца заняты ею. Ему представлялось, что, перед тем как проститься и уйти, человек спросит как бы между прочим: «Не уступишь ли мне эту свою собаку, большую службу сослужишь науке». И терзался, ломая голову, — как же быть, вдруг да в самом деле попросит? Разве может он поступиться своей собакой?
Однако незнакомец и не заикнулся о собаке, встал и попрощался.
— Всего доброго, дядюшка, я пошел… Посмотри, что за дивный вечер! Всю страну исходил, изъездил, а подобных вечеров, как здесь весной, нигде не видел!
— Уходишь, значит?
— Да, пойду, работа ждет.
— Извини, родной, но… Что поделать, не могу уступить тебе мою собаку, — смущенно проговорил старик и отвел глаза.
— Мне и в голову не приходило…
— Одну ее и сохранила мне судьба… Голодным, бездомным щенком пригрел ее, приютил… С той поры по пятам за мной ходит, и я прикипел к ней, не могу без нее. Навалится тоска-кручина, говорить с ней начинаю, задаешь, какая понятливая собака.
— Понимаю, дядюшка! Говорю же, и не думал просить ее у тебя, не переживай, я добуду собак.
— Назвался бы хотя… Уходишь так, ровно обидел тебя чем.
Незнакомец добродушно рассмеялся.
— Бериташвили моя фамилия, Иванэ Бериташвили![4] Мое имя ничего тебе не скажет.
И тут у старика блеснула внезапная мысль, озарив светом его угасшую душу и наполнив ее радостным смятением.
— Ежели хочешь, Иванэ, щенят тебе выкормлю. — И старик посмотрел собеседнику прямо в глаза. — Наведайся осенью, на исходе сентября, преподнесу тебе уже подросших… А дольше, чем я могу помочь, ничем…
