Белый камень - [79]

Любой осудил бы меня за такое безумство, но Шарль только печально улыбнулся. На смертном одре он велел мне скрыть от мира ужасную трагедию и заставил поклясться, что я восстановлю все то, что уничтожила наша любовь.

Он умер у меня на руках, как монах-воин, как доблестный крестоносец, гордый тем, что сдержал клятву.

Я не плакала. У меня не хватило бы слез, чтобы выплакать горе. Я умерла вместе с ним. Я была лишь временно оставшимся на земле духом, готовым выполнить его последнюю волю. Я не собиралась бежать и вплоть до сегодняшнего дня действовала только ради того, чтобы все воссоздать заново.

Я сожгла тела братьев-убийц и замуровала их головы рядом с их повелителем. Я нашла место последнего приюта для Шарля и уверена, что Пресвятая Дева уже даровала ему свое прощение. Потом я долго думала о своем деле. В моем состоянии я не могла рассчитывать довести его до конца самостоятельно. Мне был нужен Вилфрид, мой старый и верный слуга. Это был калека, которого когда-то приютил мой отец, и я знала, где его найти.

Он обитал недалеко от монастыря, и я послала за ним. Я не сомневалась, что он меня вспомнит.

Это он помог мне разрешиться от бремени в четвертый день мая 1223 года. Я родила мальчика, крепкого и ясного, как его отец. Но я старалась сдерживать свои чувства. В этом огромном и все еще пустом доме ему не было места, а дело покаяния накладывало на меня иные обязанности, нежели обязанности матери. Через несколько дней после рождения я поручила ребенка заботам большого женского бенедиктинского монастыря в Лионе. Я сама оставила его у ворот, положив в пеленки сломанный меч его отца и то, чего хватило бы, чтобы воспитать его как принца крови.

Да простит меня Пресвятая Дева!

Мне было нелегко, но я думаю, мир еще долго не узнает того, в чем я признаюсь вам сегодня.

Верьте мне, о вы, читающие мою исповедь.

Брат Лоран, которым была я, занял место отца де Карлюса, так что никто никогда ни о чем не узнал. Я все уничтожила, все замуровала, все заменила, будто случившаяся драма была лишь ночным кошмаром, который забывается утром. Я заново написала историю, стерла все следы и вернула к жизни то, что уже умерло.

Я сочинила „Хронику“ безупречного монастыря, чтобы оставить будущим поколениям свидетельство образцового правления. Я дала каждому имени новое лицо, и никто из братьев, окружающих меня, не знает, что каждый день они своей пылкой верой искупают грехи проклятых душ. Моя совесть от этого не страдает. Я никак не нарушила их обеты и не отвратила их от их веры. Нет ничего преступного в том, что я скрываю от них тайну, которую они, быть может, не смогли бы вынести. Трагическая правда могла бы отвратить их от Бога, а я предпочитаю, чтобы они в молчании и неведении продолжали служить делу спасения.

И все же мне надо было решиться частично посвятить кого-нибудь в мою тайну, чтобы она меня пережила. Одна только наша жизнь вне мира и строгий устав ордена не могли сами по себе гарантировать, что тайна будет сохранена навечно. Мне нужен был наследник, которому я могла бы доверять.

По милости Божией судьба вскоре исполнила мое желание, и в первый же день, как я решилась набирать новых монахов, явился тот, кто должен был завершить начатое мной дело.

Я открыла своему последователю то, что ему следовало знать, и за прошедшие три года, кажется, убедила его в том, что его долг — исполнить мою просьбу. Его будут мучить сомнения, но он поступит так, как я велела. Я не просто надеюсь на это, я в этом уверена, потому что слишком хорошо его знаю.

Завтра этот человек, которому я дала имя Амори, возьмет и похоронит ключ от этой тайны, оставив Господа судить нас. Он послушно исполнит мою волю, не понимая зачем, так же как я собираюсь послушно выполнить волю другого.

Завтра я до конца исполню то, что мне было велено.

„Ты должна… сжечь… В тысяча двести двадцать шестом, иначе они узнают… Ты… Сжечь… В тысяча двести двадцать шестом…“

Это были последние слова Шарля, и я не смогу уклониться от последнего жертвоприношения, которое он велел мне принести. Я не знаю, почему он так сказал, но если это необходимо, не стану подвергать опасности то, что с таким трудом восстановила. Я тоже умею слепо повиноваться.

Потому что моя разбитая жизнь не значит ничего по сравнению с необходимостью спасти будущее святого храма Господня.

Сегодня я поручаю Пресвятой Деве Марии передать вам мои слова. Я не нарушаю обет молчания, доверив ей эту истину. Отныне она одна будет ее хранительницей, потому что я не имею права сомневаться в том, что в будущем она приведет сюда людей, наделенных бесконечной мудростью, которые смогут все понять.

Таких людей, как вы, уверенных в том, что любовь — это дар Божий и что тот, кто выносит ей смертный приговор, Его враг.

Да будет угодно Господу, чтобы ваше царствие когда-нибудь настало.

Матильда де Вальден».

Бенжамен взглянул на величественную и прекрасную статую, ставшую соучастницей этой драмы, а потом повернулся к большому монаху. Не произнося ни слова, они долго и напряженно вглядывались друг в друга, словно братья, которые давно не виделись.

— Не понимаю, — нарушил молчание молодой человек. — Почему он хотел, чтобы она сожгла себя в 1226 году?