Белый камень - [81]

Бенжамен, прищурившись, пристально смотрел на старшего товарища.

— Хотите сказать, существует некое обстоятельство, которое в конечном счете дает вам основания полагать, что вы ошиблись на мой счет?

Брат Бенедикт с трудом поднялся на ноги.

— Я даю вам право воспользоваться моим сомнением, скажем так, — бросил он.

Бенжамен тоже встал, и оба выбрались сквозь узкое отверстие на площадку колокольни.

— И все же я еще раз даю слово, — произнес послушник, передавая монаху пергамент Матильды, — я не знал, что речь шла о женщине. Не знаю пока, как доказать вам мою честность, но я это сделаю.

— Не сомневаюсь, что сможете это сделать, мой мальчик. И может быть, гораздо раньше, чем думаете.

Послушник смотрел, как брат Бенедикт стряхивает пыль с рясы, и гадал, что означают его последние слова.

— Почему?! — озадаченно спросил он. — Почему вы считаете, что я хотел во что бы то ни стало опередить вас?

Брат Бенедикт продолжал приводить в порядок свою одежду, делая вид, что не расслышал. Но Бенжамен настаивал:

— Так что же, брат мой? Что могло двигать мною?

— Пошли! Пора спускаться, — только и сказал монах. — Отверстие заделаю завтра утром. За это время никто не рискнет подняться сюда.

И двинулся вниз по узкой лестнице, нависающей над пустотой, а Бенжамен ступал за ним след в след.

Послышался раскат грома, колокольня вздрогнула.

Добравшись до подножия смертельной лестницы, брат Бенедикт обернулся и прошептал:

— Вот, мальчик мой, вы и доказали мне свою честность.

— Но я ничего не сказал! — удивился послушник.

— Самое главное — вы ничего не сделали. Если бы вы были тем, кем я вас считал, я бы живым сюда не добрался.

Бенжамен побелел, как смерть.

— Вы хотите сказать, что… я мог бы вас…

— …толкнуть! — прервал его монах. — Если бы вами владел этот демон, искушение было бы слишком велико…

— Но зачем, зачем мне это делать, о Господи?

— Вы и в самом деле не понимаете, в чем я вас подозревал. Одно дело, что вы хотели помешать мне достичь моей цели, другое — предполагаемые причины…

— И что это, по-вашему, за причины?

— Их могло быть две. Во-первых, стать единственным обладателем истины, чтобы лучше ее скрыть… или использовать… и вдобавок к этому завладеть сказочным сокровищем. Я, естественно, имею в виду эту золотую статую Богоматери. Уверен, многие готовы были бы душу продать, только бы завладеть ею. Так, может быть, вы и в самом деле посчитали, что они обе должны принадлежать вам одному. И пришли сюда только ради них — разыскать и забрать. Ведь я давно и твердо знаю, что вы покинете монастырь, мой мальчик.

Бенжамен отвел глаза и молча направился прочь.

— Спокойной ночи, мой милый, — прошептал брат Бенедикт, когда молодой человек был уже так далеко, что не мог его слышать. — До завтра… может быть.

57

И наступило завтра. Оно наступало трижды.

На заре четвертого дня брата Бенедикта разбудил тихий скрип двери, который ни с чем невозможно было спутать. В слабом сером свете раннего утра он узнал фигуру, появившуюся в его келье. Монах не шевельнулся. Полуприкрыв глаза, в темноте, которая все еще царила в углу, где стояла кровать, он наблюдал за посетителем. Последний, привыкая к полумраку, медленно приблизился и стал у изголовья его кровати, прямой и суровый, похожий на священника у постели умирающего.

Он долго молился, словно готовился сделать трудный выбор.

Наконец Бенжамен шевельнулся. Рука поднялась и скользнула в складки длинного пальто, в которое он теперь был одет. Брат Бенедикт увидел, как блеснул золотой перстень с потертой печаткой. Он снова его надел. Он вспомнил о нем. Не зная правил, послушник носил его несколько дней после поступления в монастырь. Какая-то добрая душа попросила его снять перстень, напомнив, что, входя сюда, следовало оставить за порогом все, что осталось от жизни в миру; что принять обеты — значило порвать с прошлым, оставить свой класс, семью, фамильные реликвии.

В доме Господа должен пребывать простой брат, такой же, как все, и единственным его оружием должен быть крест.

Рука задержалась в складках пальто, затем медленно появилась, словно освободившись от чего-то.

Бенжамен подошел еще ближе, наклонился над кроватью, по-прежнему не подозревая, что за ним неотступно следят.

— Прощайте, брат мой, — прошептал он взволнованно и положил на стол маленький белый шарик.

Потом тихо, словно тень, выпрямился и отступил к двери. Выйдя в коридор, спустился по лестнице северного крыла и пересек внутренний дворик, не встретив по пути ни одной живой души. Выйдя на большой двор через главные ворота, он направился к застекленной двери кухни, чтобы добраться до единственного открытого в этот час выхода из обители. К счастью, повар, брат Арно, еще не стоял у плиты. Бенжамену не хотелось встречаться с ним взглядом или отвечать на бессмысленный вопрос. Он уходил, и ему казалось более достойным сделать это так, как предписывали правила: в молчании. Он оставил письмо для отца Антония. Этого было достаточно, более чем достаточно.

В конце концов, объяснить его уход можно было одной фразой. Он обрел свое истинное призвание, то, которое позволит ему жить в миру. Никто не совершил ошибки, его уход не стал поражением, напротив. Ошибкой всей его жизни было бы отказаться от опыта, который он получил в монастырских стенах. Без него он никогда не нашел бы смысл жизни, который искал. Никогда не понял бы, что можно приблизиться к Богу, служить Ему каждый день, помогая людям не ошибаться, когда они вершат свое правосудие.