Белый камень - [52]

Нам раздают камни, приносят урну. Мне кажется, я теряю сознание: десять черных шаров и только один белый — мой. Бешеные псы. Но я не проявлю слабости, у меня есть преимущество. Смотри, им уже страшно, они следят друг за другом, ищут того, кто положил белый камень, но только я знаю, кто он. Амори выносит приговор: смерть. Она кажется ему слишком мягким наказанием за совершенное преступление: это существо — исчадие ада, и, клянусь, оно должно умереть в лапах своего хозяина, быть похороненным заживо, замурованным в алькове дьявола. Я слышу, как он сулит жертве долгие муки до тех пор, пока тот не назовет имя своего сообщника. Этого он хочет, пожалуй, больше всего на свете. Три дня… Он будет замуровывать проем три дня. Он торжествует.

Нас отпускают, пора охотиться за братом Лораном. Иду вместе с ними, чтобы не выдать себя. Брат Лоран таинственным образом исчез. Я вижу их глаза, впервые слышу их шепот. Братья, возомнившие, что имеют право вершить суд, недостойные, отступившие от принятых обетов по малодушию своему! Мне кажется, что они счастливы нести смерть и отказаться от мысли о прощении. И все же я знаю, что уже этой ночью в кельях их будет преследовать проклятое ими лицо; и две последующие ночи тоже, все время, пока будет длиться казнь. Но они сами вынесли такой приговор. Следует ли надеяться, что совесть заговорит в них прежде, чем будет слишком поздно? Они хотят, чтобы оно заговорило, хотят разыскать сообщника, чтобы заживо замуровать обоих. Я уверен, что они ничего не узнают. Пусть ждут! Я тоже буду ждать вместе с ними, но они не ведают, какую силу пробудили, какую мощь возродили, какого мертвеца воскресили, замуровав ту дверь. Если они решатся пойти до конца в осуществлении своего подлого приговора, третья ночь будет очень долгой, потому что одно наказание потянет за собой другое, одна смерть — много других смертей.

Я даю им отсрочку, такую же, какую они дали своей жертве, и обещаю жизнь взамен. Надо помочь им одуматься, ибо я не смирюсь.

Однажды я уже допустил гибель этого существа. Во второй раз я не перенесу ни такого горя, ни такого стыда.

Anima mea, tu que scis, ito dicere Deo».[8]

Брат Бенедикт медленно положил листок на стол, словно желая дать себе время подумать.

— Это все? — прошептал он.

Бенжамен отшатнулся скорее оскорбленно, нежели удивленно, но большой монах продолжил свою речь прежде, чем послушник успел высказать свое возмущение.

— Не надо делать такое лицо! Я вас дразню! Просто великолепно. Непонятно только, с какого конца к этому подступиться! Вы говорите, что это писал брат Шарль. Откуда такая уверенность?

Бенжамен приподнял толстую книгу, лежавшую на углу стола, и вытащил из-под нее несколько маленьких листков бумаги. Он предусмотрительно захватил с собой пять годовых отчетов, предшествовавших странице с 1226 годом.

— Посмотрите, — сказал он, протягивая их собеседнику, — посмотрите на почерк того, кто составлял баланс в 1221 и 1222 годах! А теперь сравните его с тем, которым написан рассказ, обнаруженный между строк отчетов за годы с 1226-го по 1230-й.

Брат Бенедикт склонился над листками, дабы во всем убедиться лично.

— И в самом деле, сомнений быть не может. Но вот что я думаю, — добавил он, помолчав, — если у брата Шарля было время составить баланс за 1222 год…

— Значит, в начале 1223 года он был еще жив, — подхватил послушник. — Ведь итоговый отчет составляется после окончания года. А поскольку здесь мы имеем дело с основными статьями бюджета, а не с текущим балансом, наши выводы верны как никогда. Тогдашняя община обязана была сохранять в своем архиве только общие данные. Из экономии, иначе для чего такие документы? Но брат Шарль имел возможность составить баланс только на самом последнем этапе, когда окончательные подсчеты, гораздо более подробные, были уже сделаны, тщательно проверены и утверждены настоятелем. Из этого я делаю вывод, что ему требовалось некоторое время. Следовательно, мы с большой долей вероятности можем предположить, что этот кусочек пергамента был заполнен самое раннее в конце января, а скорее всего в феврале 1223 года.

Опершись обеими руками на стол, большой монах возбужденно потирал подбородок, готовясь сделать свои первые выводы.

— Остановите меня, если я скажу какую-нибудь глупость, — кротко начал он, как бы размышляя вслух. — Коль скоро нам известно, что, скажем, 1 февраля 1223 года брат Шарль был еще жив и что первый «заместитель» появился в монастыре 6 июня того же года, тогда этот процесс… и судьбоносная третья ночь… могут располагаться только между двумя этими датами.

— Я не мог бы выразиться точнее, — согласился послушник. — Надо будет внимательнее изучить «Хроники» брата де Карлюса за этот промежуток времени. Пока мы не нашли там ничего, что могло бы нам помочь, согласен, но должно же там быть хоть что-нибудь, способное навести нас на верный путь. В самом деле! Нельзя ведь начать вести записи на следующий же день после такой бойни и ничем себя не выдать. Хотя бы перо должно было дрожать…

— Может быть, мой мальчик, все может быть… Но, надо думать, у него для нас еще много сюрпризов. Не будем забывать о его силе! Рука же его не дрогнула. Коль скоро он — единственный, кто остался в живых, то он же и… последний убийца.