Белый эскимос - [18]

Так размышляя, я услышал крик, разносившийся по всему поселку: «Мясо сварилось! Мясо сварилось!» С жадным аппетитом, который испытывают люди, недавно пережившие голодные времена, все мужчины ринулись к палатке Игьюгарьюка; женщинам позволялось войти только после окончания мужской трапезы. На деревянных подносах разложили несколько оленьих туш, нарезанных солидными ломтями. Хозяин, проявляя мудрость и смекалку, сообразил, что наши привычки могут отличаться от здешних, поэтому, отложив на отдельное блюдо несколько порций, вручил их нам. Подобно прожорливым псам все набросились на еду, каждый при этом старался заполучить себе наилучший кусок. Хотя я и ранее бывал на варварских пирах эскимосов, все же никогда не видел такого откровенного отсутствия всяческих манер. Ножами пользовались только старики – молодые просто обгладывали мясо от костей, как собаки. Помимо пары оленьих туш приготовили еще несколько голов. Каждому из членов нашей экспедиции досталось по одной, но нам предложили, если угодно, полакомиться ими позже, уже в собственной палатке: гостеприимные хозяева понимали, что после столь обильной трапезы съесть что-то еще мы были не в состоянии. При вручении этого мясного подарка нам поставили условие: каждый должен был проследить, чтобы остатки не достались ни женщинам, ни собакам. Звериные морды считались священными, нарушать такое табу было нельзя.

Кнуд Расмуссен (слева) кормит собак. Фото: Архив Кнуда Расмуссена

Наступило время десерта: жирные сырые личинки овода, вынутые из шкур недавно подстреленных оленей, шевелились в большом котле для мяса, словно гигантские черви, и слегка похрустывали, когда в них вонзали зубы едоки.

К вечеру к поселку подтянулась целая вереница саней, прибывшая с расположенного посередине озера большого острова. Процессия производила странное впечатление на тех, кому не доводилось видеть, как прибрежные эскимосы, сорвавшись с мест, вместе с собаками выступают в путь. Всего здесь было шесть тяжелогруженых, связанных по трое саней; каждое звено тянули две собаки, им помогали мужчины и женщины. Единственной, кому позволялось сидеть на повозке, была похожая на мумию старуха, которая, будучи знатоком древних обычаев, почиталась здесь особо. То, что по совместительству она была еще и тещей Игьюгарьюка, разумеется, ничуть не умаляло поклонения ее персоне.

И дня не прошло, как мы, все еще находясь посреди этих странных материковых жителей, почувствовали, что нас разделяет стена. Когда мы задавали им вопросы, внешне они демонстрировали свое доверие и стремились удовлетворить наше любопытство. Вечером я попытался вернуться к своей главной теме и стал объяснять Игьюгарьюку, чья шаманская слава распространилась по всему Баррен-Граундсу, насколько важно мне узнать больше об их мировоззрении, религии и изучить предания. Однако здесь я словно уткнулся лбом в стену. Ответ прозвучал коротко. Он заверил меня, что как человек невежественный он ничего не смыслит в прошлом своего народа, и вдобавок заявил, что люди просто выдумывают, представляя его шаманом. Я понял, что поторопился и до настоящего доверия со стороны Игьюгарьюка еще далеко.

В ту ночь я почти не спал. Занавес палатки был приоткрыт, пропуская внутрь мягкий свет весенней ночи; с моей лежанки между палатками был виден огромный костер, пламя его раздувалось и трещало под большими котлами. В них вываривали костный жир. Между палатками играли младшие дети, перепутавшие день с ночью. А на холме сидела группа юношей и девушек, все они хором тянули песню. Неистовые, буйные перепады чередовались с кроткими, жалостливыми звуками – они путались с моими мыслями до тех пор, пока я не погрузился в дрему.

Оленные эскимосы

День уже разгорелся, когда мы, наконец, очнулись от пира, устроенного в нашу честь, и Игьюгарьюк немедленно предложил отправиться на осмотр его угодий. Прямо за поселением пролегала цепь высоких холмов, откуда были видны окрестности. Озеро оказалось необъятным, его низкие берега во многих местах растворялись за горизонтом, придавая ему вид скорее моря, чем озера. На языке индейцев озеро именуется Яткайед, а эскимосы зовут его Хиколигьюак, то есть «Большое, никогда не свободное ото льда».

Игьюгарьюк без малейших колебаний начертил в моей записной книжке карту берега и сообщил названия всех близлежащих поселков. Несколько поколений назад здешнего населения насчитывалось 600 человек, сейчас же их не более 100. Ввоз огнестрельного оружия повлиял на маршруты оленьих миграций – теперь они нередко обходят стороной свои прежние водопои, а когда у эскимосов неудачная охота, наступает голод.

День стоял прекрасный. Погода, обыкновенно неустойчивая, со снегопадами, бурями и ливнями, сегодня предвещала затишье. На озере треснул лед у истока реки, и теперь его плотная, извилистая кромка сверкала влагой, а над ней витала прозрачная дымка. Стаи плавучих птиц обрели здесь полное раздолье, а при появлении новых стай устраивали шум и гам. Повсюду слышалось журчание ручьев, несущих растаявший снег. На пустоши пришла весна, и вот-вот уже из-под снега выступит земля и первые цветы.