Белый эскимос - [17]

Меня немало поразило, что мужчина с таким темпераментом сразу представился блюстителем порядка, предъявив документ с печатью и подписью канадского правительства, полученный им в апреле 1921 года на стойбище во время преследования одного убийцы. Документ начинался такими словами: «Сим свидетельствуется, что предъявитель сего Эд-джоа-джук (Игьюгарьюк) с озера Ши-ко-лиг-джу-ак с сего дня мною, нижеподписавшимся Альбертом Е. Римсом, судьей Его Величества на Северо-Западной территории, назначается полицейским констеблем на упомянутой территории для осуществления правосудия над неким Куаугваком, эскимосом-падлермиут, обвиняемым в убийстве двух человек…»

Я прочел документ с надлежащей обстоятельностью и взамен передал старую газету, служившую мне упаковочной бумагой. Игьюгарьюк с достоинством ее принял, изучив с не меньшим вниманием, чем я изучал его документ, – и с этого самого момента зародилась наша дружба. Стоит отметить, что Игьюгарьюк был далек от всякого рода мошенничества, и, когда мне на память приходят люди, встреченные на долгом пути от Гренландии до Сибири, он занимает особое место как самостоятельный, умный человек, проявляющий мудрость в управлении соплеменниками. Он тут же пригласил нас в одну из своих палаток. По праву старейшины, каковым он и был, Игьюгарьюк имел двух жен. Старшая, Кивкарьюк («Обглоданная кость»), послужившая поводом к вышеупомянутой кровавой бойне, уступила первенство юной красавице по имени Аткаралак («Нисходящей к людям малышке»). Разумеется, нас повели в ее палатку.

К моей великой радости, голод, который мы ожидали встретить, уже успело сменить благополучие. Перед входом в палатку лежала гора неразделанных оленей – их было так много, что и не пересчитать. Нетрудно понять, что для этих эскимосов означала оленья миграция, поэтому, когда я выразил свой восторг по поводу этой груды мяса, услышал, что всего месяц назад они тут чуть не умирали с голоду. И хотя все постоянно охотились, им никак не удавалось подловить дичь. Не спасала и припасенная в стойбище сотня песцовых шкурок, поскольку ни у собак, ни у людей не было сил отправиться в долгий путь к Бейкер-Лейк для обмена шкур на продукты питания.

И тогда первая из жен Игьюгарьюка, старая Кивкарьюк, покинула поселение, взяв с собой маленького приемного сынишку и деревянные салазки. На дворе еще стояла суровая зима, путь она держала к отдаленному озеру, где могла водиться форель. Выйдя без припасов и без постельных шкур, они двинулись в путь, устраиваясь на короткий ночлег в промерзших хижинах. В озере оказалось полно рыбы – вот так Кивкарьюк спасла весь поселок. Их лица еще хранили остатки пережитого. Но теперь все переменилось. Игьюгарьюк тут же отдал распоряжение приготовить для нас праздничную трапезу, и вот уже две крупные оленьи туши поставлены вариться в огромных цинковых котлах.

Я ожидал столкнуться здесь с первобытными людьми, однако попавшиеся мне на глаза кое-какие магазинные товары вызвали немалое разочарование. Мы были окружены одной из наихудших форм культуры – консервной, результатом торговых поездок. Наконец, когда из палатки Игьюгарьюка раздался мощный звук граммофона, воспроизводившего одну из заезженных арий Карузо, я осознал, что к объекту нашего изучения мы опоздали как минимум на сотню лет. Если не учитывать их внешний вид, создавалось впечатление, будто мы находились скорее в стане индейцев, нежели эскимосов. Их палатки представляли собой островерхие шатры из оленьих шкур, с дымовым отверстием спереди, в каждом из которых слева от входа был зажжен «увкак», «шатровый огонь». Все женщины поверх мехов носили цветастые шали – такие же, как у индианок. К своему удивлению я заметил на их шеях часы: их разобрали на части, поэтому у некоторых были только крышки, а механизм был поделен между остальными членами семьи.

Если что и оставалось подлинным, так это был язык. К нашему большому ликованию вместе с жителями стана мы обнаружили, что, несмотря на разницу в диалекте и произношении, гренландский здесь понимают без труда. Игьюгарьюк, не чуравшийся лести, заявил, что я – первый встреченный им белый человек, который вдобавок еще и настоящий эскимос.

В ожидании праздничного угощения, приготовление которого заняло какое-то время, мы отправились кормить наших собак, чем насмерть перепугали весь поселок. У нас с собой было немного привезенного с побережья моржового мяса; у озера Хиколигьюак моржатины никогда не видели, считая ее абсолютным табу, что и послужило причиной большого переполоха. Однако Игьюгарьюк, развивший в себе во время торговых поездок изрядную долю смекалки, вышел из положения: он запретил юношам поселка притрагиваться к мясу, позволив нам его разрезать и скармливать собакам, но только с использованием собственных ножей.

Этот небольшой эпизод приоткрыл мне, что, видимо, мы все же среди новых людей, а когда юноша по имени Пингока поинтересовался, растут ли у тюленей рога как у оленей, я смог полностью забыть о своем разочаровании. И неважно, что в эту минуту граммофон потрескивает звучанием танго и мощные языки пламени согревают настоящие цинковые котлы, привезенные издалека! Так или иначе, а я сейчас находился среди людей, довольно сильно отличавшихся от всем известных приморских эскимосов, для которых морской промысел – дело всей жизни. И хотя мне доподлинно известно, что в этих краях бывали белые люди, я понимал, что эту народность еще никто близко не изучал.