Белые овцы на зеленом склоне горы - [2]

Хозяйка хлопотала где-то поодаль от гостиной. Она готовила шашлык из только что зарезанной индюшки. Так сказал нам Сулейман. Мы отдыхали за чаем, вели приятные разговоры. Ситуация в стране тогда была еще вполне сносной. Созревший скороспело трагикомический, я бы сказал, культ личности Хрущева сменился поначалу умеренным правлением вполне разумного в те годы Брежнева. Красная Империя властно покоилась не только на бескрайних просторах Сибири, янтарных берегах Прибалтики, хлопковых полях Средней Азии и голубых вершинах Кавказа, но и опиралась когтистыми лапами на Китай, Индостан, Индокитай, Месопотамию, Цейлон и Египет. Да и в искусстве — литературе прессинг пока еще не нагнетался выше предела, достигнутого во время «выступления» Хрущева на выставке художников в Манеже в 1962 году. Может быть, поэтому и моя книжка стихов вышла в свет. Так что разговор шел приятный. Мы (московские гости) восхищались гордостью Азербайджана — дрессировщиками Бугримовыми (еще далека была катастрофа с взбесившейся львицей). Мы отдавали должное писателям Ибрагимбековым. Мы подпевали пластинке с популярными песенками Бейбутова. А в свою очередь азербайджанцы взахлеб перечисляли московские достопримечательности (Оружейная палата, Большой театр, стадион в Лужниках, Университет на Ленинских горах и т. п.).

Наконец, появились жена Сулеймана и ее младшая сестра. Обе в темных платках, которые закрывали головы и лица так, что свободной оставалась лишь половина рта. Мы уже видели это подобие чадры в Баку и других городах республики и не удивлялись. Хотя какое-то чувство стеснения не проходило, тем более, что с нами за столом сидела пианистка-аккомпаниаторша, жена певца-баритона (их привезли отдельно) во вполне европейском платье с глубоким вырезом, который открывал мужским взглядам красивую грудь. Платье пианистки было изумрудно-зеленым. Я вспомнил склоны гор, мимо которых проезжали днем: изумрудно-зеленые со снежными вершинами. Заснеженными или уставленными облаками. Певица была блондинка, какие произрастают на северо-западе Руси. Муж ее был московский армянин, известный исполнитель русских романсов.

Чайные приборы и вазочки с вареньем убрали со стола. Посредине было воздвигнуто блюдо с невероятно аппетитными красно-коричневыми кусками дымящегося индюшачьего мяса, окруженного снопами зелени. Кроме того, в изобилии были маринованные овощи, в том числе чеснок огородный и дикий (черемша). И лиловая маринованная капуста, и маринованные обжигающие рот перцы. Буйство кавказского стола венчал азербайджанский плов, чугунный котел с которым был принесен, а содержимое выложено на овальное стеклянное блюдо величиной в полстола. Плов томили на оранжевых лепестках шафрана, и он благоухал, как весенний сад. Оранжевый плов был увенчан жареной на углях индюшатиной. Мы принялись угощаться.

Хозяйка и ее младшая сестра так и не садились с нами за стол, прислуживая гостям. На мое скупое замечание, вернее, скромное пожелание видеть их сидящими среди пирующей компании Сулейман небрежно отмахнулся: «Послушайте, уважаемый Даниил (мюалим Даниил), кто же будет нас кормить, если не женщины?!»

Из погреба был принесен ящик азербайджанского коньяка. Раскупорили первую бутылку. Начались тосты, конечно же, с традиционного — за всех гостей, потом по очереди за каждого, потом за дружбу наших народов (русского и азербайджанского), за дружбу всех народов страны и т. д. и т. п. Велась застольная беседа преимущественно об актерах и актрисах кино и театра. Тема в годы Совдепии привлекательная и безопасная. Собственно, актеры кино, новости науки и спорта, проблемы воспитания детей (семья и школа!) были обкатанными и вполне дозволенными темами застольных бесед. Люди старались не говорить о политике (о внешней — почти, о внутренней — никогда), кроме как с трибуны собрания, и говорить хвалебно-одобрительно. Правда была опасна, а лгать все-таки стыдились. Вообще, в те годы, если за столом собирались недавно познакомившиеся люди, разговор шел, как канатоходец по проволоке под куполом цирка. Скажем, вспомнит кто-то стихотворение Луговского «Курсантская венгерка» и тотчас замолчит, остережется ассоциаций с венгерскими событиями. Или Великая Китайская стена может притянуть тень Берлинской стены. Или, не дай Б-г, в азербайджанской компании упомянуть коньяк «Арарат»! Не провоцируешь ли ты разговор об армянской горе Арарат, аннексированной Турцией? Говорили об актерах и актрисах кино и театра. Пили крепко. Бражничала с нами и пианистка, жена московского баритона.

В какой-то момент беседа замедлилась. Словно бы дозволенные темы исчерпались, а пир не достиг того пика, когда хозяева подают сладкое и разводят гостей по комнатам, где их ждут прохладные постели. Должен сказать, что в самом начале застолья Сулейман предупредил, что спешить некуда, все ночуют у него. Поэтому и не спешили. Два вопроса нарушили паузу. Блондинка-пианистка, прислушавшись, потому что перерыв в разговоре позволял услышать шумы дома, спросила: «Кто это играет?» За стеной тихо пел рояль. Сулейман усмехнулся. Его суровое, смуглое продолговатое лицо разгладилось на мгновение (а так было сосредоточенно и настороженно весь вечер), и он ответил: «Сестра жены, Сорейя. Она учится в бакинской консерватории. Сорейя в Москве на конкурсе победила. Приехала на выходные в гости». «Интересно! — воскликнула русская пианистка. — А как ее фамилия?» «Елизарова. Сорейя Елизарова», — ответил Сулейман, снова насупившись. «Подождите! Так не родственница ли ваша невестка хирургу Елизарову?» Это был второй вопрос. Мой. Теперь уже долгая пауза повисла над столом, как туча. Черные лукавые глаза московского баритона посматривали то на меня, то на Сулеймана. Мой коллега поэт-песенник и с ним оба прозаика с драматургом пошли перекурить. Пианистка поднялась из-за стола. «Пойду разыщу вашу лауреатку». За ней потянулся муж-баритон. Мы остались одни с хозяином. «Не родственница ли ваша невестка хирургу Елизарову?» — повторил я свой роковой вопрос. «Нет, не родственница, — отрубил Сулейман. — Мы азербайджанцы, а Елизаров — тат, горский еврей». Сказал он это громко. Так громко, что если бы кто и подслушивал наш разговор или ненароком оказался свидетелем, ясно было, что на мой вопрос Сулейман отвечал однозначно. «Мы азербайджанцы!» В подтверждение чадры-косынки в половину лица у жены и невестки.