Белые Мыши на Белом Снегу - [25]

- Ага, так вы все-таки разглядели его лицо! - Трубин торжествующе поднял брови. - Видите, стоило немного подумать - и все всплыло. Вы сказали дознавателю?

- Н...нет. Я не уверен. До утра подумаю, может, что-то еще вспомнится...

Он покачал головой:

- Смотрите. Память - такая вещь, что сегодня помнишь, а завтра - как ветром сдуло. Шрам, вы говорите?.. около носа?.. А он был молодой, старый?

- Средних лет, - я чувствовал, что начинаю увлекаться, но остановиться не мог. - Наверное, за пятьдесят.

- Вы сказали - широкий нос... А рост?

- Не знаю. Он мне показался высоким, но точнее... - я развел руками.

- Очень интересно! - заявил Трубин, и лицо его сделалось странно озадаченным. - Очень! Я знаю одного человека с таким шрамом, но не мог же он... хотя, а почему нет?

- Что, серьезно? - удивилась Полина.

- Да, вполне серьезно, и нос у него тоже широкий... приплюснутый... Эрик, а скажите, он ничего вам не крикнул, когда вы его схватили? Голос у него какой?

- Да, крикнул - "Отстань!", - я кивнул, с каким-то холодком внутри понимая, что делаю все это напрасно, и пора остановиться. - Голос... Резкий такой, как воронье карканье.

- Ну, точно! - вскрикнул Трубин, хлопнув себя по бокам. - Нет, надо же!.. То есть, он, может быть, просто выследил меня... я тогда задумался, смотрел себе под ноги, а он мог идти следом...

- Да вы о ком? - девушка, наблюдая за его лицом, нахмурилась.

Я молчал. Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь, и первое пришедшее на ум объяснение моей задержки вытянуло за собой целую легенду, лживую от начала до конца. Правдиво тут только описание внешности, остальное - полная чушь, но я осознавал, что повернуть все вспять уже не получится.

- Надо же... - повторил Трубин, качая головой. - А на вид - вполне приличный человек, рабочий, два трудовых значка имеет и специальный паек... Чего ему не хватало-то?

- Кому? - совсем тихо переспросила Полина.

- Наш сотрудник. Я поверить не могу... в глаз, шилом, живому человеку... - вид у Трубина был по-настоящему расстроенный. - Даже не знаю, что теперь делать.., - он машинально шагнул к подъезду Управления и остановился. - Нет, не сейчас. Лучше утром, как решили. В голове не укладывается... Может, пойти и поговорить с ним? Хотя так можно все испортить, не надо мне в это лезть... Вы, Эрик, как думаете, вернуться к дознавателю?

Легенда, которую я придумал, существовала теперь как бы сама по себе, и я пожал плечами:

- Не знаю. Я во всем этом не уверен, мог и обознаться в темноте.

- Но вы ведь узнаете его, если увидите? - подала голос девушка.

- Да, точно! - обрадовался Трубин. - Вы поймите, дело не в куртке, не в вещи, а - в принципе! Если человек, которого я хорошо знаю, на самом деле преступник, мой долг - забыть о своем хорошем отношении и сообщить дознавателю! Хотя бы ради того, чтобы он еще кому-то не выколол глаз.

- Может, все-таки подождем? - я еще цеплялся за нитку, но он уже убедил сам себя, и все было бесполезно:

- Нет, нет, надо! Обязательно надо вернуться! За ночь он может успеть скрыться... пойдемте, пойдемте!

Внутри у меня все ныло от мерзких предчувствий, но я послушно дал взять себя под руку и потащить обратно к высоким дверям.

* * *

Детство наше - мое и Хили, а может быть, общее - протекало плавно и спокойно, без потрясений, свойственных любому детству. Не помню, чтобы я с кем-нибудь дрался или у меня что-то отнимали. Не было случая, чтобы родители обошлись со мной несправедливо. Не случалось дома и скандалов, разве что иногда мама, недовольная "папой" или мной, закрывалась в маленькой комнате без окон и подолгу сидела там в тишине, листая книгу или просто уткнувшись лицом в сложенные ладони - но она не плакала, ни разу: подглядывая в щелку неплотно закрытой двери, я не видел ее слез. Может быть, она вообще разучилась плакать за долгие размеренные годы с моим "отцом", никогда не повышающим при ней голоса. Или же для того, чтобы отвести душу, она выбирала время, когда меня нет дома - не знаю.

Болеть с возрастом я стал реже, и все свободное время мы проводили с Хилей вдвоем, не нуждаясь больше ни в чьем обществе. Мы бродили по городу, сидели на скамейках в чужих дворах или часами гоняли мяч на черном пустыре, с одной стороны ограниченном гаражами, а с другой - далеким забором из потемневших бетонных плит, за которым дымил неизменный "крематорий". За гаражами, блекло-желтый, шестиэтажный, стоял наш дом, и моя мать, выглядывая в окно на шестом, самом верхнем этаже, видела нас. Иногда, бросив взгляд в ту сторону, я замечал, как она торопливо отпускает штору и отходит от окна, словно ее застали за неприличным занятием. Наверное, меня это немного раздражало, во всяком случае, однажды я предложил Хиле найти другое место для игр. Она немедленно потащила меня за руку к гаражам, точнее, к спрятанному между ними проходу, и сказала, задыхаясь от быстрой ходьбы, что знает отличную площадку, где нет никого взрослых. Это оказался квадратный дворик на задах старого городского морга, тихое, всеми заброшенное место, будто специально созданное для таких, как мы. Там, возле запертых навсегда ворот, стояла низкая скамейка на чугунных ножках, почти совсем утонувшая в кустах полыни, и на этой скамейке, болтая или швыряя мяч в облупившуюся стену, мы провели половину какого-то лета.