Белые кони - [95]

Виктор подошел к дому Тихониных, открыл калитку и сразу увидел пожилую женщину, почти старуху, половшую гряду на огороде. Женщина тоже заметила незнакомца, разогнулась и быстро-быстро стала вытирать о фартук грязные руки. Разом охватив напряженную фигуру парня, его морскую форму, стараясь поймать беспомощный виляющий его взгляд, женщина тихо охнула:

— Колька?

— Здравствуйте, мамаша! — как можно бодрее выкрикнул штурман, изо всех сил стараясь не отвести взгляда от глаз женщины.

— Колька? — повторила мать, то ли спрашивая, то ли утверждая, подошла к незнакомцу поближе и, вглядевшись в лицо штурмана, словно вывернула ему душу.

И Виктор, весь как-то сразу ослабившись, понурил голову.

— Жив ли хоть? — нашла еще силы спросить мать, и вслед за вопросом так и не поднявший головы штурман услышал болезненный тонкий крик.

Неслышно, как призраки, подходили к избе Тихониных жители деревни. Иные останавливались у ворот, другие толпились в сенях, третьи проходили в горницу, где за столом сидела тихонинская родня. На столе, кроме спиртного и закуски, стоял Колькин портрет в траурной рамке. Портрет был давнишний, сделанный, вероятно, лет в шестнадцать — семнадцать. Лицо у Кольки было несколько удивленное, усмешливое, круглое, совсем детское.

Колькин отец, старый, худой человек, бодрился. Он то и дело стремительно, боком, как подстреленная птица, подскакивал к столу и нервным высоким голосом выкрикивал:

— Ну, хватит! Хватит, мать!

А мать не плакала. Она сидела неестественно прямо, отрешенно, во всем черном и резко выделялась от родственников, одетых кто во что, по-будничному.

Отец был растерян, суетился по избе, то приглашая заходившую родню садиться, то присаживался сам и застывал в нелепой позе, вдруг, встрепенувшись, подбегал к столу и кричал:

— Наливайте, мои хорошие! Наливайте! — Обводил взглядом печальные лица и тихонько добавлял: — Мишки нету…

И видно было, что до отца не дошла еще смерть сына, что не может он поверить в страшное и внезапное известие.

Виктор сидел рядом с Колькиной сестрой Евдокией, Дусей, как она представилась штурману, круглолицей румяной женщиной. Кто бы ни зашел в горницу, сестра считала своим долгом объяснить приезжему человеку, что это за человек.

— Колин дядя, Афанасий, — шептала Дуся, указывая глазами на хилого белесого мужичка, сидевшего напротив. — Недавно награжден орденом «Знак Почета».

— Вижу, — ответил штурман, посмотрев на грудь Афанасия, где на новом двубортном костюме блестел орден.

— Рядом — жена дядина. Учительница. В углу брат двоюродный. Тракторист. А дальше, тот, что с черной повязкой на глазу, это уже по маме родня.

Дуся громко всхлипнула.

— Очень прискорбно, — вежливо заметил мужчина с интеллигентным лицом, сосед Колькиной сестры.

— Молчи, — зло прошептала Дуся и толкнула «интеллигента» локтем в бок. — Муж мой.

«Интеллигент» потянулся за бутылкой, но Дуся стукнула его по руке.

— Только бы водку жрал!

— Могу и не пить, — обидчиво произнес мужчина и насупился.

— Мишка придет, он скажет… Мишка разберется, — повторял отец.

— Кто такой Мишка? — спросил штурман.

— Михаил-то? — переспросила Дуся. — Колин брат. Председатель колхоза.

Наполнили спиртным стаканы, и Колькина мать тяжело поднялась с места.

— Четвертого сына теряю, — негромко сказала она. — Троих на фронте…

— Ладно, мать! Ладно! — перебивая, закричал отец. — Выпьем!

— За Колю, — шепнула мать и пригубила из стакана.

С улицы послышался звук мотора, хлопнула дверца, и в сенях раздались уверенные, быстрые шаги.

— Мишка приехал! — радостно вскрикнул отец и побежал к двери.

Председатель Мишка, как и следовало ожидать, оказался крупным, серьезным мужчиной.

— Мишка, — семеня вокруг сына, припадая к его плечу, зашептал отец. — Беда-то какая, Мишка…

Мишка сразу кинулся к матери.

— Крепись, мамаша, крепись, — твердым голосом произнес он.

Мишка заметил Виктора и подал ему руку.

— Здравствуйте, товарищ, — сказал он.

— Мишка, он такой, — обращаясь к родне, для чего-то подмигивая и махая руками, говорил отец. — Мишка, он скажет…

— Рассказывайте, товарищ, — обратился председатель к Виктору. — Рассказывайте. Нам все интересно.

И родственники, словно только сейчас заметив приезжего, обернулись к нему. Штурман встал. Он смотрел на сухое лицо Колькиной матери, на глубокие ее морщины, горестные, запавшие глаза, смотрел и не мог выдавить из себя ни слова.

— Чем занимался Николай? — спросил Мишка.

Виктор, как на экзамене, смирно ответил:

— Коля был матросом.

Родня зашепталась.

— Матросом был.

— Колька-то, говорит, матросом был…

— Матросом… Матросом… Матросом…

— Как погиб? При каких обстоятельствах? — снова задал вопрос председатель.

Штурман перевел глаза на портрет.

— Николай погиб геройски, — твердо ответил он.

Колька смотрел на штурмана удивленно и чуть усмешливо.

— Колька! Он такой… Геройский! — прерывисто и громко крикнул отец.

— Геройски погиб Колька-то…

— Героем был…

— Героем… Героем… Героем, — вновь волной пронеслось в рядах родни.

— Мы шли с грузом из Красноводска, — медленно и трудно начал рассказывать Виктор. — В середине пути попали в шторм…

Штурман замолчал, мучительно стараясь припомнить какую-либо газетную историю, но в памяти уныло тянулись скучные, однообразные дни: погрузка и разгрузка рыбы, деревянные старые причалы, насквозь пропахшие килькой, темные сейнеры, то спокойное, то штормовое, но совсем нестрашное море, лезли в голову соленые рыбацкие анекдоты и пошлые разговоры о женщинах, а вот Кольку, Кольку штурман не помнил совершенно. Конечно же, он видел его на судне, возможно даже разговаривал с ним, даже наверное разговаривал, но о чем, когда, по какому поводу — не помнил. И вдруг штурману стало нестерпимо стыдно: его пронзила мысль, что, если бы его спросили сейчас о любом члене экипажа «Арктики», он ни о ком не смог бы ничего толком рассказать. Родственники смотрели на штурмана и ждали.