Белые кони - [97]

— Ленинградский?! — задыхаясь, спросил он у дежурного по станции, того самого мужчины, которого встретил вечером.

— Ленинградский, морячок, ленинградский, — ответил дежурный. — Садись.

Виктор вытер рукавом потный лоб и поднялся в вагон. В его купе, несмотря на ранний час, было весело. Ехали трое: девушка и двое парней. На столике позванивали бутылки с вином.

— В нашем полку прибыло! — сказал один из парней.

— Лучше бы наоборот, — ухмыльнулся второй.

Девушка рассмеялась.

— Садитесь, — пригласила она Виктора.

Первый парень налил полный стакан вина и поднес Виктору. Штурман невнимательно посмотрел на парня, забросил чемодан на верхнюю полку и вышел в коридор. Он не видел, как девушка покрутила пальцем около своего виска, а парни разом прыснули в ладони. Он стоял в коридоре, курил, часто и глубоко затягиваясь дымом, смотрел в окно. Там, на воле, бесконечной сплошной линией неслись березы.

Иванов стих

Радость свалилась на Ивана Буторина внезапно и будто высветила изнутри всю его жизнь. В самом деле, жил человек жил, для чего жил — непонятно. Одно знал — работу. Ни свет ни заря уезжал на буровую, давал проходку выше нормы, зашибал деньгу. А что толку в деньгах? Их сколько ни зарабатывай, все мало — по приходу и расход. В Саянах, бывало, по шестьсот рублей чистыми получал, а где они, деньги-то? Разлетелись, разменялись в сибирских ресторанах, станционных буфетах, дешевых столовых, «забегаловках» на новых необжитых местах. Буторин сиднем сидеть не любит: от Урала до Сахалина не один раз колесил, оттого и не выучился. Окончил перед войной семилетку, на том и пошабашил. Конечно, другой бы с такими заработками жизнь устроил: дом купил, сад развел, живность всякую. Ивану все это ни к чему. Один как перст он на свете. Смолоду не женился, а теперь, на сорок третьем году, стыдновато подходить к девкам. Иван — человек свободный, сегодня здесь, завтра там, услышал по радио, что позарез нужны в Заполярье буровики, в три дня рассчитался (а уж как уговаривал начальник не уезжать!) и махнул на шестьдесят восьмую параллель, к белым медведям, к черту на кулички. Саянский начальник деньгами соблазнял. Конечно, вряд ли где он найдет такого бурмастера — начальника тоже понять надо, — но и Буторина за деньги покупать не стоит. Не таковский.

Но сколько бы ни ездил Иван, не мог убежать от неясной, неосознанной тревоги. Не раз задавал он себе вопрос: «Для чего ты живешь, Иван?» И не находил ответа.

Радость пришла с письмом племянника.

«Дорогой дядя, — писал племянник. — Письмо ваше читали перед строем, и капитан, командир нашей роты, сказал, что стихи ваши следует отправить в газету, чтобы все знали о делах демобилизованных солдат — строителей коммунизма. А еще сообщаю вам, дорогой дядя, что мои товарищи, все как один, решили ехать после службы в Заполярье, «где ветры ревут одиноко и бродят олени в стадах!».

Иван действительно написал письмо в стихах. Случилось так.

Он стоял на пороге своего балка и смотрел на проходящих мимо парней в шинелях. С трудом выдирая сапоги из болотистой жижи, размеренно шагали солдаты на первый участок, где ничего не было, кроме вбитого в землю колышка с надписью: «Улица Солнечная». Лица у парней были потные и усталые, потому что тракторы, на которых они ехали, застряли в начале пути и пятнадцать километров пришлось молотить по искромсанной гусеницами вездеходов вязкой тундре. Смотрел Иван на ребят, и показалось ему, что вернулся сорок третий год, когда он, такой же молоденький, как эти парни, шагал по разбитым военным дорогам. Ивану захотелось схватить каждого из солдат за рукав, затащить в балок, напоить, накормить, обогреть, как поили и кормили его в незнакомых русских селах незнакомые русские люди.

Из балка вышел помбур Степа, длинный сухой мужчина, посмотрел на солдат, сплюнул, выругался и сказал:

— Сколько понаехало, а девок-то и нет.

— Не боись! Приедут! — крикнула из глубины балка жена Степы. — Чего доброго, а девки живо нахлынут.

Она стала выглядывать из-за плеча мужа. Глазки ее разгорелись.

— Красавцы какие! Один другого лучше!

— Иди, иди… Нечего, — сказал Степа, прикрыл дверь и, обращаясь к Ивану, добавил: — Теперь глаз с ней нельзя спускать. Понаехали жеребцы.

Степа ревновал свою жену, некрасивую тонкоголосую бабенку, ко всем мужчинам поселка. И не без основания. Да и что мог поделать Степа? Женщин в поселке раз-два, и обчелся, а парней, сильных и здоровых, не в пример Степану, полны палатки.

А солдаты шли и шли, и было их много.

Вечером Иван написал письмо племяннику в стихах. Почему в стихах, он и сам бы не смог объяснить, но именно это обстоятельство перевернуло всю его жизнь. Прочитав несколько раз полученное от племянника письмо, Иван начал вспоминать прожитые годы и словно окунулся в интересную, никем не читанную книгу. Сколько он видел! Каких только людей не приходилось ему встречать во времена скитаний! Что ни человек — история. Боже ты мой, неужели никто никогда не узнает их имена?!

И Буторин решил писать стихи. Первое переписанное набело стихотворение он назвал «Геологом я не родился». Во время работы Иван вытаскивал блокнот, отходил в сторону, читал и каждый раз удивленно покачивал головой. Ему хотелось поделиться радостью со Степой, но язык не поворачивался сказать другу, что он, Иван Буторин, занимается сочинительством. Засмеет Степа. Обоих одинаково безжалостно мотала жизнь, но, поди ж ты, разных сделала. Степа приехал на буровые с ясной целью: заработать побольше деньжат, купить дом на Украине и жить как люди. По ночам Иван слышал (он жил в одном балке со Степой), как супруги подолгу обсуждали, в каком месте купить земельный участок. И всегда разговор кончался спором.