Белые кони - [98]

— Послушай-ка, — сказал однажды Иван помбуру. — Я тут написал кое-что. Стих, в общем. Ты послушай.

— Можно, — нисколько не удивясь, сразу согласился Степа.

Он вытер замасленные руки ветошью, пошуровал уголек в железной печурке, прикурил от раскаленной добела кочерги и удобно устроился на верстаке.

— Стих — это хорошо. Был у меня друг. Тоже стихи писал. Ночи напролет сочинял, неизвестно, когда спал. Иной раз спрашиваю: «Зачем?» — «Надо, — отвечает, — надо, брат Степа». Советовался со мной, значит. Читай. Я тебе прямо скажу, коли что не так.

— Слушай, — взволнованно сказал Иван.

Закончив чтение, он до боли сжал кулаки, стараясь унять дрожь.

— Так, — задумчиво произнес Степа. — Я тебе прямо скажу. Бывало, и другу говорил то же самое. Есть в тебе, Иван, жила. Пиши. Одно непонятно: всерьез ты или понарошке?

— Захватило меня, Степа, дыхнуть не дает.

— Тогда давай. Поэты хорошую деньгу зашибают.

— Деньги мне ни к чему. Мысли меня душат. По ночам не сплю, а закрою глаза — мать передо мной как живая. «Вот, — говорит, — могилка-то отцова. Гляди. Белые гнусом затравили папку». Не зря я в геологи подался. Отцова кровь во мне говорит. Он у меня первый геолог в Саянах был.

И раньше вспоминал Иван, как ходил с матерью в тайгу на могилу отца. Вспоминать об этом было всегда грустно, жалко, горестно, а теперь к Ивану пришло другое, новое чувство — гордость за отца.

…Было тихое августовское утро. Ночью прошел дождь, и крупные капли, тяжело висевшие на деревьях, переливались на солнце, как перламутровые пуговицы. Мать и сын стояли на глухой, редко хоженной тропке у маленького холмика под молодой пихтенкой. «Одни кости отвязали от кедра-то, — рассказывала мать. — Ничего не осталось. По руке я его узнала. Не было у твоего папки двух пальцев на левой руке». — «За что его так?» — «Беспокойный был. Тайгу вдоль и поперек знал. Особенно золотые места. А белым ничего не сказал. Все наших ждал. Не дождался…»

Иван распахнул дверь и вышел из буровой на волю. Кругом стояли высокие скалистые горы. Из ущелья дул морозный сухой ветер. Ивану было легко и радостно. Он смотрел на речку, по синему льду которой неслась поземка, на скалы, покрытые изморозью, на тягачи, поднимающиеся к буровым, вздохнул и, всем нутром своим ощущая холодный бодрящий воздух, засмеялся. Зайдя в буровую, он сообщил:

— Смена идет.

— Пора, — ответил Степа, глянув на часы. — На буровые, я слышал, корреспондент приехал. Ты сходи к нему. Обязан помочь.

Вечером Иван пошел к корреспонденту. Он долго стоял перед длинным, наспех сколоченным бараком, где в комнатенке комитета комсомола поселился корреспондент, прошелся перед освещенным окном, заглянул, но ничего не увидел и вернулся к двери. Тщательно обив сапоги от снега и мерзлой земли, зашел в барак.

Пройдя через пустой низкий коридор, Иван приник одним глазом к дверной щели. Корреспондент лежал на матрасе, брошенном в угол, и мрачно курил. Вокруг валялись раскрытые книги и скомканные листы. Иван оробел, однако, собравшись с духом, постучал.

— Разрешите? — полуоткрыв дверь, по-солдатски обратился он.

— Заходите, — пригласил корреспондент и встал.

Он был не в духе. Пятый день околачивался на буровых и не мог выжать ни единой строчки. Начальник экспедиции так прямо и сказал ему: «Езжай-ка домой, милок. Нету материала. С планом зашились. Половина буровых в ремонте».

Корреспондент посмотрел на гостя. У порога стоял крепкий, дюжий мужичок и терзал в багровых, огрубелых лапищах блокнотик. Он смотрел на корреспондента беспомощными, ждущими глазами, и видно было, что не знал, с чего начать разговор.

— Рассказывайте, — подбодрил корреспондент. — Что за дела?

— Вот, — охрипшим голосом выговорил Иван. — Стих.

И пока корреспондент читал, Иван страдальчески улыбался.

— Вероятно, это первый ваш опыт? — откладывая блокнот, спросил корреспондент.

— Так точно, — выдохнул Иван.

— Н-да… Есть кое-что. Есть. Вот рифмочка у вас страдает. И несколько… как бы сказать…. неясна ваша мысль.

Корреспондент вновь открыл блокнот и прочитал наугад:

Не знаю я, к чему стремлюся!

Разыскать, разведать неведомы края!

Чтоб богатела родина Россия,

Прекрасна русская земля!

— Рифма, — озадаченно сказал корреспондент, поднимая взгляд на Ивана. — Ну, оставим рифму. В этой строфе явное противоречие. Давайте разберемся. Ясно, что вы стремитесь к богатству и величию нашей Родины. Почему же пишете — не знаете к чему? А?

Иван молчал.

— Пойдем дальше.

Корреспондент был человек молодой, вежливый, старался говорить с Иваном доходчиво, приводил в пример поэтов-самородков Кольцова, Есенина, читал их стихи наизусть.

— Ах ты… Смотри ты, — растроганно повторял Иван, стараясь не пропустить ни одного слова.

Корреспондент увлекся и начал выражаться непонятно, но все равно Иван слушал его жадно, полуоткрыв от напряжения рот и часто моргая глазами.

— Пишите, — прощаясь, сказал корреспондент. — А главное — больше читайте. Читайте больше.

…И еще долго бродил Иван в эту ночь между балка́ми, припоминал удивительные, какие-то воздушные, трагические и радостные стихи, что читал ему корреспондент, а одно, сразу запавшее в душу, Иван попросил даже переписать, и теперь, встав под качающийся фонарь, он торопливо развернул блокнотик: