Белые кони - [100]

Они зашли в барак. Корреспондент живенько поставил на плитку чайник, выложил сахар, банку консервов.

— Может, чего покрепче? — подмигнул он.

— Ничего, — ответил Иван. — Обойдемся.

— Да вы садитесь!

— Ничего, — повторил Иван и сел.

— Начнем! — бодро произнес корреспондент. — Я слушаю.

Он положил блокнот Ивана на стол, сел напротив и приготовился слушать, внимательно, остро поглядывая на Буторина. Иван потянулся за своим блокнотиком, открыл его, прокашлялся и, не глядя на корреспондента, сказал:

— «На горе Скалистой». Стихотворение.

— Я о другом, — перебил его корреспондент. — Не о стихах.

Иван осекся, снова покашлял в кулак и полез в карман за куревом. Прикурив от спички корреспондента, он несколько раз глубоко затянулся и, когда немного успокоился, вопросительно взглянул на хозяина.

— Я о вчерашнем случае.

— Тут он и есть. Случай-то, — пристукнул по блокноту Иван. — Стихом я его. Случай то есть…

Корреспондент посмотрел на Ивана, на дрожащий кончик папиросы, разом охватил всю его напрягшуюся в ожидании фигуру, встал, походил по комнате, о чем-то размышляя, сел и улыбчиво предложил:

— Читайте ваш стих.

Стих был длинный и бездарный. Иван читал волнуясь и переживая, а корреспондент смотрел на него и думал, что совсем недавно, вчера вечером, этот человек совершил подвиг, что он рисковал жизнью. И эти корявые руки, такие неловкие здесь, в обращении с блокнотиком, там, в кабине вездехода, были, вероятно, умными и уверенными. И сам он, буровой мастер Иван Буторин, каким он был тогда, в скалистом ущелье?

«Как смерч, летел навстречу скалам», — читал Иван.

«А ведь неплохо, — подумал корреспондент. — Вот и название очерка: «Смерч». И вдруг он припомнил слова начальника экспедиции о том, что сам по себе вездеход, конечно, вещь дорогая, и мало их, на вес золота они в Заполярье, и он, начальник, «намылит шею» бурмастеру, ведь, не дай бог, убился бы, и все-таки молодец Буторин, русская душа. Не может русский человек равнодушно смотреть, как пропадает добро, слишком дорогой ценой оно ему досталось. «Ты, милок, это самое подчеркни. О русской душе, — говорил начальник корреспонденту. — Где, в какой стране кинется человек в пожар, спасая общественное богатство? Только у нас. Кто приказал Ивану броситься в машину? Да никто! Я ему за это еще шею намылю! Это уж точно. Но молодец! Что молодец, то молодец. Ты это подчеркни. О русской душе».

«Опахнули меня снега красными свежими розами», — закончил Иван.

— Вы знаете, — задумчиво сказал корреспондент. — Что-то есть. Глубинное, земное, а главное — искреннее.

— Душит меня. Стоит здесь, — стукнул себя в грудь Иван. — Будто камень. И душит.

Корреспондент слетал-таки за бутылкой, и когда мужчины выпили, подладились друг к другу, то корреспондент напрямик начал резать Ивану правду-матку в глаза, и Буторин ничего, не обижался, потому что видел — человек говорил от сердца, без злобы. Да и сам он разоткровенничался, рассказал об отце, замученном беляками, о старушке матери и о всей своей забубенной скитальческой жизни, без кола без двора, как с четырнадцати лет начал «пахать» да так вот и «пашет» по сю пору. И все-то могло у него быть: и семья, и деньги, и дом, да, видно, не для него все это — любви-то нет, любовь, она давно замужем, приезжал в деревню, поглядел, старуха уже. А он, Буторин, стареть не согласен.

— Понимаешь, паря, — сказал Иван. — Я ведь будто заново родился.

И корреспондент, в свою очередь, рассказал Ивану о своей жизни. И хотя она совсем была не похожа на Иванову жизнь, молод еще парень, все равно Иван уважительно покачал головой.

О подвиге они так и не вспомнили.

Иван ушел от корреспондента поздно вечером. На улице было тихо и морозно. По обе стороны дороги стояли низенькие сугробы. Иван шагал в сторону поселка, где надоедливо и отчетливо стрекотали отбойные молотки, издалека напоминающие клекот станковых пулеметов.

…Когда Иван летел под откос, он думал только о том, как спасти машину. И лишь на следующий день, когда вышка стояла на вершине горы и трактористы дали залп из охотничьих ружей, он глянул вниз, где, маленькие и белые, стояли палатки, двигались по дороге карлики — МАЗы, покачивался игрушечный башенный кран, где через каждые два десятка метров торчали острые скалы, и ему подумалось, что счастливым родила его мать, в рубашке. После смены Иван спустился под гору, стараясь держаться следов вездехода. В некоторых местах следы утыкались прямо в скалу и буквально в полуметре резко сворачивали. На минуту Ивану представилось, что было бы, если бы он не сумел совладать с рычагами…

А в тундре ярко и часто метались огни сварок, мерцали лампы буровых вышек, остро, по-новому пахнуло снегом, холодом, первозданной чистотой гор. Тогда и родились строки: «Опахнули меня снега красными свежими розами».

— Эй, дядя! — услышал Буторин девичий голос.

Иван остановился.

— Дальше нельзя! Взрывать будут!

Девушка была одета в полушубок, на черном рукаве краснела повязка.

— Семьсот килограммов взрывчатки заложили. Сейчас жахнет. Ужас! — сказала девушка, блестя глазами.

Они стояли перед только что отстроенным домом, на углу которого висела аккуратная табличка: «Улица Солнечная, 1». Дальше виднелись длинные ряды беленых палаток.