Белые кони - [92]

— Тогда все, — сказала Зинаида Федоровна, аккуратно вытерла перышко бумажкой, закрыла чернильницу, попрощалась и ушла.

Шурка Дергачев встретил гостей радушно, а узнав о причине столь неожиданного визита, побежал в магазин и принес поллитровку. Он быстро нарезал свежих огурцов, помидоров, колбасы и хлеба, разлил водку в маленькие стаканчики и с видимой охотой заговорил:

— Хозяйка у меня на курорт укатила. В Анапу. Живем не тужим! Х-ха! Где бумажка-то? Давай сюда. Кто же Степку не знал? Все знали. Двое нас настоящих кузнецов-то было. Он да я. А кто еще? Митька Ветродуй? Не-ет… Он против нас слабоват был. Да вы пейте! Давай-ка, Катя. За Степку! А?

Катя пригубила немного, а Таисья выпила полный стаканчик. Шурка снова произнес тост, но на этот раз обе женщины решительно отказались пить, говоря, что им надо еще к Шабанову, а он теперь не тот, что был прежде, не простой, начальник, да и жена у него такая язва.

— Ну ладно, — согласился Шурка. — Тогда я один.

Он быстро опьянел, рассказал длинную историю, в которой главными героями были, конечно, Степан и он, как остановили их в лесу трое и как Степан, не растерявшись, жахнул одного по голове четвертью. И вот что удивительно — не раскололась четверть!

— На пенсии или работаешь? — спросила Катя.

— Последний год распечатал. Живем не тужим!

Шурка снова начал что-то рассказывать, но Таисья решительно встала и начала прощаться. Шурка проводил женщин до калитки и стоял до тех пор, пока они не скрылись за поворотом. Потом он пришел домой, допил водку, долго бродил по квартире, бормотал что-то и наконец, повалившись на кровать, уснул.

А Катя и Таисья в это время беседовали с начальником конструкторского бюро завода Юрием Григорьевичем Шабановым.

— Так, так, — приговаривал Юрий Григорьевич, поглядывая на женщин. — Так… Степана Васильевича я, конечно, знал. Хороший был мастер. Так, так. Дергачев подписался. Так, так…

Жена Шабанова стояла рядом с мужем. Лицо ее было недовольное.

— Дергачев? — повторила она. — Знаю, знаю…

— А что Дергачев? — ласково ответила Таисья. — Его фотография на городской доске Почета висит.

— Висит, — подтвердил Юрий Григорьевич, глянул на жену и спросил: — А почему, собственно, вы обратились ко мне?

— А к кому же? — искренне удивилась Катя. — Ты ведь у Степана подручным работал.

— Ладно, — решился Юрий Григорьевич и хотел было подмахнуть бумагу, но помешала жена.

— Что написано пером, того не вырубишь топором, — громко сказала она.

— А ты молчи! — взорвался Юрий Григорьевич. — Молчи, говорю!

Но жена не сдавалась:

— Разве Дергачев тебе друг?

Юрий Григорьевич смерил жену презрительным взглядом, придвинул к себе бумагу и посмотрел на свет перо авторучки. Жена демонстративно ушла и громко хлопнула дверью.

— Ну и женушка у вас, Юрий Григорьевич, — осторожно сказала Таисья.

Шабанов все еще рассматривал перо.

— Он у тебя когда погиб-то?

— В сорок третьем. От ран умер. Вот ведь еще незадача. Не посоветуешь ли чего, Юрий Григорьевич?

— А в чем дело-то?

— Да ведь в чем… Похоронку где-то доставать надо.

— Как доставать? — удивился Шабанов.

— И что ты, Катя, болтаешь? — вступила в разговор Таисья. — Какую тебе еще похоронку? Есть! Есть у нее похоронка. Письмо-то.

— Говорят, похоронку надо, — растерялась Катя, глядя то на Таисью, то на Шабанова.

Таисья почти вырвала из Катиных рук письмо капитана Сомова и сунула его Юрию Григорьевичу.

— Так, так, — бормотал Шабанов, читая письмо. — Так… А похоронной, значит, нет?

— Ты подпишешь или нет? — хрипло спросила Таисья, и Катя заметила, как мелко задрожало ее правое веко.

— А ты не торопи.

— Подписывай, подписывай, Юрий Григорьевич.

— На фронте-то, знаешь, всякое бывало. Понятно? А если он на фронте-то…

— Ладно, ладно, — перебила Таисья. — Подписывай. Шутник ты, ей-богу, Юрий Григорьевич.

— Подписывай, — повторил Шабанов и не спеша расписался.

Он проводил женщин до дверей, на прощание сказал:

— В случае чего я, так сказать…

— Иди, Катя. Я догоню, — ласково сказала Таисья, и, когда Катя спустилась на одну лестничную площадку, Таисья вплотную приблизилась к Юрию Григорьевичу и прошипела: — С-скотина!

Юрий Григорьевич обомлел и так растерялся, что ничего не смог ответить, лишь делал какие-то судорожные движения ртом. Таисья побежала вниз по лестнице. Первой мыслью конструктора, когда он наконец-то пришел в себя, было остановить женщину, по-начальнически прикрикнуть, приструнить ее, но в следующий миг он вдруг разом охватил только что произошедший разговор, глянул на себя со стороны, и жаркий стыд опалил его лицо. Вернувшись в квартиру, он прошел в свою комнату, закурил и стал расхаживать взад-вперед. Комната была уютная, сплошь заставленная книжными шкафами, письменным полированным столом, на котором стоял дорогой чернильный прибор, подарок жены, кожаным удобным креслом и с широким окном, теперь по-позднему темным и непроницаемым. Юрий Григорьевич остановился у окна и долго смотрел на свое отображение в стекле. «Все хорошо, все хорошо», — пробормотал он, стараясь успокоиться, но успокоиться ему не удавалось. Он постарался припомнить кузнеца Степана Зародина, у которого он когда-то, очень давно, еще до войны, работал подручным, но и припомнить его по-настоящему тоже не смог, лишь, как в далеком сне, увидел перед собой густое красное пламя в черной печи, грязного веселого человека с большими глазами и смутно услышал глухие, частые удары молотка о наковальню. Зато ясно вспомнилось ему фронтовое дождливое утро. Тогда, раненный в голову и грудь, лежал он под мокрым ивовым кустом на скользкой желтой глине и готовился умереть. И ему было не страшно, потому что все, что от него зависело в ту давнюю справедливую атаку, им было сделано. Он не прятался за спины товарищей, поднялся первым, стрелял, пока были патроны, вместе со всеми прыгнул в окоп врага, бил, душил, резал и снова бежал вперед, только вперед, пока не ударило в грудь пронзительно-горячим. Умереть ему не дала девочка из медсанбата. Тяжело дыша и часто останавливаясь, она тащила его по скользкой глине, и он, обхватив ее одной рукой за плечи, второй — отталкиваясь от земли, видел, как часто набухает от напряжения на детской шее тоненькая синяя жилка, всерьез беспокоился, что жилка оборвется, и просил оставить, бросить его…