Белые кони - [90]

Кате недавно исполнилось пятьдесят шесть, не так уж и много, но выглядела она гораздо старше своих годов: она была совершенно седая, грузная, с бледным лицом, на котором по-доброму тосковали небольшие умные глаза.

Шла Катя на судостроительный завод, кстати единственный завод в городке, шла вот по какому случаю. Соседка Таисья Нутрихина, ярая курильщица и скандалистка, рассказала, что в городском сквере будет поставлен обелиск. И на этом обелиске золотыми буквами высекут имена воинов, погибших в войну, тех, которые прежде, до Великой Отечественной, работали на судостроительном заводе.

— Иди и подавай заявление, — сказала Таисья.

— Зачем?

— Ты вообще, — сказала Таисья, уже начиная раздражаться. — У тебя Степан где работал?

— Известно где. На заводе.

— Вот и иди. Подавай.

— Бог с ним. С заявленьем-то. Там, поди, знают, кто погиб.

— Все подали. И Манька Шарыпова, и Евдокия Кузнецова, и даже Лизка Жерихина.

— Лизка? — удивилась Катя. — Ну и ну…

— Подала-а… Грехи замаливает. Стерьва!

Катя задумалась. Если даже Лизка Жерихина, самая развратная бабенка в городке, которая не успела мужа проводить на фронт, а уж видели ее в лесу с другим, подала заявление, так уж ей-то, Кате Зародиной, сам бог велел. После войны многие фронтовики сватались к Кате, была она крепкой и красивой бабой, к примеру Николай Кузьмич Селиверстов, ефрейтор, на коленях умолял ее, готов был в любую минуту расписаться, но Катя никак не могла забыть своего Степана. Хоть и маловат ростом был Степан, и хвастлив не в меру, а любила его Катя без памяти: красив был Степан необыкновенно, до жути, иной раз, проснувшись ночью, смотрела Катя на спящего мужа, легонько проводила пальцами по крутым ломким его бровям и удивлялась, что есть такая красота на белом свете. Да и простяга был Степан, последнее товарищу отдаст, и Катю он любил чисто и без обмана. Не вышла Катя замуж и потому, что боялась, как бы чужой мужик не обидел детишек: двое их было — мальчик и девочка.

— Надо подать, — задумчиво сказала Катя.

— И думать нечего!

В это время на кухню (разговор происходил в общей кухне) бесшумно, как облако, вплыла соседка Зинаида Федоровна, бывший старший бухгалтер, а теперь, как и Катя, пенсионерка. Таисья закинула ногу на ногу и демонстративно закурила: она знала, что Зинаида Федоровна не переносит табачного дыма. Катя, наперед чувствуя, что между женщинами вот-вот вспыхнет ругань, быстренько задала Таисье вопрос:

— Куда же мне идти-то, Таисья?

— На завод. Куда же больше?

Хотя на кухне горел свет, Зинаида Федоровна включила свою лампочку, висевшую рядом с плафоном. Она вообще имела все свое: счетчик, почтовый ящик с замком, электролампочки в коридоре и туалете. Она ежедневно делала утреннюю физзарядку, вечерний моцион, ложилась спать ровно в десять, вставала в семь и глубоко презирала Таисью за беспорядочный образ жизни. Таисья действительно вела жизнь несколько легкомысленную, приводила к себе мужиков, а нередко, озлясь, выгоняла их на улицу, приходила к Кате, тяжело и долго плакала. Катя не жалела, не успокаивала соседку, просто лежала тихо-тихо, как неживая, и Таисья потихоньку приходила в себя. Она закуривала, хрипло ругалась и начинала рассказывать о мужчине, которого только что выгнала, да и о себе тоже, так откровенно, что иной раз Катя не выдерживала и говорила: «Врешь ведь ты все, Таська». И при этом так улыбалась, что Таисья, помолчав, отвечала: «Ну и ладно. Пусть вру. Пусть».

Таисья пускала большие клубы дыма. Зинаида Федоровна морщила маленький носик, но пока терпела.

— Пойдем со мной, — позвала Катя Таисью. — Поможешь сочинить заявленье-то.

— Можно, — согласилась Таисья.

Вот по какому случаю шла на завод Катя Зародина.

В проходной завода Кате выписали пропуск и сказали, что по ее делу надо обращаться в завком, к председателю товарищу Зазнобину. Катя была на заводе еще до войны. Ей смутно запомнился грязный двор, заваленный ржавой металлической стружкой, веселые люди с черными лицами, грохот, серый дым, валящий из низенькой толстой трубы, стоящие на приколе разбитые пароходы и баржи. Теперь ничего подобного не было. Заводской двор походил на городской сквер, до того он был зеленый и радостный, цехи, которых было много, один другого больше, неясно белели сквозь плотную хвою высоких разлапистых елей. Сразу за проходной был разбит цветник. Большие яркие цветы поливала автоматическая вертушка. Мелкие брызги висели в светлом воздухе, образуя непропадающую разноцветную радугу. И Катя пожалела, что Степану не пришлось поработать на таком красивом заводе.

Председатель завкома товарищ Зазнобин оказался молодым симпатичным человеком. Он прочел Катино заявление и рассмеялся.

— Мы вам и так верим. Без заявленья. А вот похоронная нужна.

— Есть. Есть похоронная.

Катя вытащила из сумочки вчетверо сложенный лист бумаги и протянула его председателю. В бумажке, подписанной капитаном медицинской службы Сомовым К. К., говорилось о том, что гвардии рядовой Н-ской части Зародин Степан Васильевич находился на излечении в госпитале, умер от ран в местечке Дубы Калининской области 17 мая 1943 года и похоронен на местном кладбище в братской могиле.