Белые кони - [85]

А студент и Афон с хохотом и шутками ушли на танцы. И долго еще слышал бухгалтер, как звенела гитара, делалась все тише и тише. Наутро бухгалтер еле поднялся. Болело тело, на ладонях белые пузыри, но Николай Петрович нашел в себе силы встать первым и даже делал попытки шутить над невыспавшимися гуляками, студентом и Афоном, но, когда взялся за лом, вдруг пронзила его с ног до головы острая боль.

Николай Петрович работал, сцепив зубы, он дал себе слово, что лучше подохнет здесь, на песке, на этих паршивых островах, чем отстанет от Афона. Но Афон, отогнав сон, разработался и хотя медленно, но все-таки уходил от бухгалтера все дальше и дальше. И Николай Петрович был по-настоящему рад, когда вдруг откуда ни возьмись пришла большая туча, закрыла небо и хлынул на землю спасительный крупный дождь. «Переку-ур!» — первым закричал бухгалтер и побежал на баржу. Вслед за первой тучей пришла вторая, третья, и потом небо заложило сплошь, дождь лил беспрерывно, весь день и всю ночь.

Николай Петрович подумал о начальнике Коле, как у него молодо и азартно блестели глаза в кабинете, когда он отправлял бухгалтера за камнем, подумал, что сейчас наверняка камень уже кончился, и строители сидят без работы, и придется им опять выводить среднюю сдельную, меньше пятерки не выведешь, а пользы от них никакой, опять неприятности, опять как-то надо выворачиваться, чего-то придумывать, госбанк денег отпустит тютелька в тютельку. Нужен камень, позарез нужен…

Николай Петрович встал, накинул пиджак и вышел на улицу. Грузчики с любопытством смотрели в полуоткрытую дверь, как он поднял тачку, подъехал к груде валунов, нагрузил тачку и повел ее но мокрой доске, под проливным дождем, оскальзываясь, некрасиво растопыривая ноги и поминутно останавливаясь, потому что колесо тачки скользило по раскатистой доске. Руки у бухгалтера дрожали, на лбу вздулась синяя жила. Дорога пошла под горку. Николай Петрович прилагал все силы, чтобы остановить или хотя бы притормозить тачку, но его неуклонно несло под горку. Тачка с размаху ткнулась в песок, и бухгалтер, не в силах остановиться, ударился грудью о камни, упал, но сразу же поднялся и начал вытаскивать тачку на доску.

— Вот ведь черт, — пробормотал Афон, вставая. — Айда, ребята!

Грузчики вышли под дождь и, не глядя на бухгалтера, начали возить камни. Работа шла медленно. Приходилось грузить тачки по нескольку раз, потому что они то и дело опрокидывались, а на вымоста грузчики вытаскивали каждую тачку по отдельности. Николай Петрович, остановившись на полпути, видел, как с руганью и тяжким хрипом толкали грузчики тяжелогруженую тачку Афона на вымоста и уже почти что вытолкнули, как она, сойдя с доски, понеслась вниз. Студент еле успел отпрыгнуть в сторону. Забухали в воду камни. Николай Петрович на секунду представил себе, что было, если бы студент не успел отпрыгнуть, и ужаснулся. Он оставил тачку на полдороге и пошел к барже.

— Кончайте, — хрипло сказал он, проходя мимо грузчиков.

А потом он долго еще лежал на полу, закрыв глаза, прислушивался к говору товарищей, к шуму дождя и треску бревен на заломе. Грузчики ругались, а студент прямо заявлял, что надо делать «печку», все делают, подумаешь, важное дело. «Неужели все?» — подумал Николай Петрович, и почему-то мысль о «печке» сделалась для него не такой уж постыдной. «Ну и что же? — размышлял он. — «Печка». Все делают. А если дождь вообще не перестанет. Хоть сколько-нибудь камня привезти. Нужен камень. Позарез. Ну, перестанет дождь. И снова лом в руки, снова бесконечные «пути», боль в пояснице. Боже! Зачем он согласился?! Все делают…»

— Досифей Иванович, — обратился он к Досе, — вы говорили, что хлеб кончился, так я могу сходить.

Дося хотел ответить, что хлеб студент принес, но не успел, Афон перебил его.

— Правильно, — сказал он, подмигивая грузчикам. — Хлебушек нужен.

— Дак можно и сходить, — сказал Дося.

Николай Петрович накинул шкиперский плащ и пошел по берегу вдоль реки в магазинчик леспромхоза. Он шел и не оглядывался, он знал, чувствовал, что грузчики уже выскочили под дождь и делают «печку».

И действительно, когда бухгалтер вернулся на баржу часа через четыре, увидел, что баржа сразу как-то вспухла, раздалась в ширину, «печки», правда, видно не было, завалили крупными грязными камнями. Грузчики лежали на полу каюты, были чрезвычайно оживлены, веселы и разговорчивы. Над печуркой висели мокрые рубахи и майки. На шкипера нашло откровение. Он показывал всем фотографию сына, недавно умершего на операционном столе от порока сердца, и повторял:

— Сын-то ладно. Бог прибрал, все равно мучился, глаза бы не смотрели. А вот робят жалко. Двое их осталось у сына-то. Двое!

Шкипер хлюпал носом и по-настоящему плакал. Грузчики неумело успокаивали его. Николай Петрович лежал на своем законном месте, смотрел на грузчиков и ненавидел их. Ему все время хотелось закричать, оскорбить, унизить грузчиков, но он молчал, потому что и себя он тоже презирал и ненавидел.

Утром грузчики вылезли на свет божий и прикрыли глаза: было трудно смотреть на яркое солнце и синее небо. Ушли куда-то тучи, словно их и не было. Ветер и солнце подсушили доски, и хотя они были еще тяжелыми, но в иных местах уже белели чистой сухой древесиной.