Белое платье - [41]

— Я скоро уезжаю от вас!

Тетушка Ба приподнялась на постели.

— Уезжаешь? Куда?

Меня сразу же окружили со всех сторон, наперебой предлагая мне обменяться вещами на память. Но что я могла предложить им? Когда я попала сюда, на мне были только белые брюки, длинное белое платье, нон[30], темные очки, а в руках — портфель с учебниками. Портфель у меня сразу же отобрали, а одежда была нужна мне самой, Пока я была в лагере, мне подарили блузку, черные брюки, косынку, расческу, зубную щетку и прочую мелочь, а также мешок, куда я могла складывать все это добро. Теперь же мне предлагали еще платки и косынки. Но я отказалась. Наша надзирательница Бай молча наблюдала за этой картиной. Я взяла только пачку чая у Мон и несколько головок чеснока у партизанки из Лонгана, который, говорят, помогает восстанавливать силы после пыток, особенно после пыток электричеством. Тетушка Ба протянула мне что-то.

— На-ка, возьми деньги, здесь несколько сотен.

— Нет, нет, что вы, тетушка!

Но она, не слушая моих возражений, бросила мне сверток с деньгами. Я знала, что возвращать деньги нельзя, тетушка Ба обидится, и скрепя сердце взяла.

Было уже двенадцать часов ночи, но никто пока не приходил за мной. Все уже улеглись. Я снова надела свой белый наряд. В черных брюках и блузке, которую подарили мне женщины, я ходила только в камере. Когда же я отправлялась на «дискуссии», я обычно надевала свое белое платье. Вот и теперь я надела его.

В комнате никто не спал. Тайком я все же засунула деньги, которые мне дала тетушка Ба, за ее зеркало.

Было уже больше часа ночи, когда в комнату вошли Занг и Лун.

— Фыонг!

Все повскакали с кроватей. Я встала, взяла приготовленный мешок, поправила одежду и окинула комнату взглядом.

— Желаю вам всем доброго здоровья.

— И тебе всего хорошего.

Все заговорили сразу. Тетушка Ба схватила меня за руку.

— Храни, дочка…

Лун закричал на нее:

— К чему это ты подстрекаешь ее?!

Я сказала, обращаясь к ней:

— Доброго вам здоровья, тетушка Ба, я вас всегда буду помнить!

Лун подтолкнул меня к выходу. Я пошла к дверям, оглядываясь на тех, кто оставался. Вдруг тетушка Ба вскочила с кровати и догнала меня:

— Как же так, дочка?

Я остановилась. Занг, шедший сзади меня, оглянулся на нее.

— Ну, что еще?

Тетушка Ба, протягивая деньги, сбивчиво проговорила:

— Ты же забыла деньги, это же твои деньги.

— Нет, это не мои деньги, спрячьте их.

Но тетушка буквально силой сунула мне деньги в руки.

— Нет, возьми!

Стоявший впереди Лун спросил насмешливо:

— Может, тебе их Вьетконг прислал?

Но он и сам видел, что в свертке было лишь несколько сотенных бумажек. Он оттолкнул тетушку Ба и потянул меня к двери. Я только и успела сказать:

— Будьте здоровы, тетушка!

И услышала вдогонку:

— Доброго пути!

Мы вышли во двор. На этот раз меня собирались везти не в легковой машине, как в день моего ареста, а в закрытом фургоне. Машина подкатила к воротам и остановилась. Лун вытащил из кармана черную ленту.

— Мы должны завязать вам глаза.

Я резко отстранилась:

— Я не желаю. Если нельзя смотреть, я зажмурюсь.

Но полицейские схватили меня за руки с двух сторон и плотно завязали глаза.

4

Мне сказали, что судить меня будет военный суд, а не политический, однако когда меня привели на допрос к майору Кхаму, он начал все тот же «политический» разговор.

— Ну что вы надумали? — холодно спросил он.

Я молчала.

Он выразил сожаление по этому поводу и заявил, что не хотелось бы такую молоденькую девушку подвергать пыткам. Потом он показал мне пачку фотографий каких-то молодых людей и сказал, что это учащиеся и студенты, которые вначале, так же как и я, отказывались отвечать на допросах, но потом образумились, и теперь их послали учиться в Америку и Западную Германию.

Майор уселся на край широкого стола. В углу комнаты, за его спиной, стояла кровать, на которой лежали циновка, подушка и грубое шерстяное одеяло. Больше в комнате ничего не было. Кхам объяснил, что это его рабочий кабинет и что здесь он иногда ночует — человек он нетребовательный и довольствуется малым, для него интересы государства и народа превыше всего.

…Прошлой ночью, когда меня везли из лагеря Ле Ван Зует, мне показалось, что машина едет по направлению к площади Зантю — мы остановились всего один раз на перекрестке.

Окна в машине были плотно закрыты шторками, глаза мне завязали, но я все-таки пыталась определить, куда мы едем. Вначале машина шла прямо, потом свернула то ли на улицу Фан Тхань Зан, то ли на Фан Динь Фунг. Я представила себе, как машина мчится по знакомым улицам, окаймленным рядами деревьев, посаженных вдоль широких тротуаров. Перед моим взором почти явственно возникали знакомые особняки и административные здания, перекрестки с мигающими над ними светофорами. Я словно шла по городу. Всего двадцать дней с небольшим я пробыла в лагере, но мне казалось, что прошло уже несколько месяцев с той поры, как я последний раз видела ярко освещенные вечерние улицы, глухие темные переулки, ощущала на своем лице легкое дуновение свежего вечернего ветерка.

Машина замедлила ход, будто выбирая дорогу. Я сидела в абсолютной темноте и пыталась определить, сколько времени мы уже в пути. Внезапно машина остановилась. Охранники вывели меня из машины, свежий ветер донес запах леса — значит, мы уже выехали из города.