Беллини - [30]

— Браво, Рубини. Наконец-то ты понял меня. Я доволен. Жду тебя завтра, будем продолжать в том же духе. Впрочем, не забудь порепетировать партию, сопровождая ее какими-нибудь жестами…

В тот день к концу репетиции Беллини, можно сказать, подарил искусству нового певца-интерпретатора.

Готовя свою партию, Рубини постарался исполнить ее так, как требовал Беллини, как сам он теперь ее чувствовал. Но о каких-либо жестах он, разумеется, и не подумал и на сцену вышел хорошо подготовленный в вокальном отношении, но твердый и негнущийся, словно палка колбасы. Не зная, куда деть руки, он стал прятать их в карманы.

Научить певца, как нужно держаться на сцене, взялся Феличе Романи. И если он обычно — пусть лишь «из вежливости», как спешит заверить нас его вдова, — всегда сам ставил свои оперы, то надо полагать, в этом случае он особенно постарался, потому что «Пират» ему очень правился. А Рубини, который пел, заложив руки в карманы, действовал ему на нервы.

— Ну, шевелись же, встряхнись, начни хоть как-то жестикулировать! — кричал ему поэт, и тенор двигал обеими руками, словно марионетка. — Да пет, не так!.. Разозлись!.. Шагни назад… Взволнуйся… Сделай какой-нибудь гневный жест… Теперь иди вперед, угрожая… Нет, не так!..

— Но в конце концов, — теряя терпение, взмолился Рубини, почти очумевший от всех этих криков, — кто же я все-таки такой?

И Романи разъяснил ему, что он кочан капусты.

Кончилось тем, что поэт и музыкант совместно проделали ту работу, которая сегодня называется режиссурой, заботясь также и о перемещениях хора, игравшего в «Пирате» немалую роль — в музыкальном и в сценическом плане.

Этот и другие эпизоды, происходившие во время подготовки спектакля, стали известны в городе и начали привлекать внимание миланцев к «Пирату» и его автору. Когда же репетиции оперы перенесли на сцену, заговорили о том, что молодой автор настолько преобразился, что сделался совсем непохожим на застенчивого мальчика, каким его знали прежде. Теперь он не скупился на окрики, улыбки, упреки и просьбы, добиваясь, чтобы оркестр, хор и певцы исполнили его музыку так, как она написана. И непрестанно требовал от всех, особенно от главных исполнителей, чтобы они четко, с нужными акцептами произносили слова, плавно связывали вокальные фразы, сопровождая их жестами, какие он подсказывал с таким пылом.

Постепенно, по мере того, как продвигались репетиции с оркестром — под руководством маэстро Алессандро Ролла[41], концертмейстера первых скрипок — сложилось и четкое мнение о музыке — она была красивой и волнующей. Заговорили о новизне отдельных сцен, о прекрасных новых декорациях, написанных Санквирико[42]. А когда дело дошло до генеральной репетиции, «уже распространился слух, что в опере есть хорошая музыка». Одним словом, создалась атмосфера ожидания и интереса к опере, а также возникли симпатии к ее автору. Атмосфера эта, однако, могла бы стать взрывоопасной, если бы хваленая «хорошая музыка» не ответила ожиданиям публики. Но спектакль, напротив, превзошел все надежды.

Однако прежде, чем повести разговор о премьере «Пирата», синьора Эмилия Бранка, вдова Романи, рисует в своих воспоминаниях небольшую сценку, которая была рассказана ей «очевидцами»: сценка эта — едва ли не с умилением замечает мемуаристка — могла произойти только «между людьми исключительного ума и благороднейшего сердца».

Синьора Бранка признает, что Беллини был, несомненно, красивым юношей, но он якобы не умел должным образом пользоваться преимуществом, каким наделила его мать-природа: он не был аккуратен в одежде, более того — выглядел жалким провинциальным студентом. В таком виде он не мог появиться перед публикой Ла Скала на премьере своей оперы. Нужно было хотя бы сменить костюм. И поскольку финансы молодого катанийца были не настолько велики, чтобы он мог позволить себе заказать новое платье, об этом великодушно позаботился Феличе Романи. Всегда «исключительно аккуратный в отношении одежды, неизменно элегантной и модного покроя», поэт предложил композитору свой новый костюм. Таким образом Беллини, чтобы предстать перед публикой Ла Скала, надел фрак Романи, который сидел на нем «изумительно».

Однако все это чистая выдумка, и синьора Бранка поступила очень неосторожно, не убедившись в достоверности рассказа, слышанного ею. Прежде чем помещать эту сценку в свою книгу, вдова Романи — если она действительно была знакома с Беллини — могла бы покопаться в своей памяти и сравнить роет музыканта с ростом собственного мужа. Не говоря уже о том, что катаниец весьма заботился о своей одежде (мы еще будем иметь случай убедиться в этом), не может быть, чтобы фрак поэта сидел на нем «изумительно». Беллини был гораздо выше среднего роста. Известно, что длина его тела в гробу была метр восемьдесят два сантиметра, и можно не сомневаться, что живым композитор был еще выше. Романи же был довольно низкого роста.

Если бы вечером 27 октября 1827 года какой-нибудь катаниец оказался в театре Ла Скала, то после триумфа Беллини и его «Пирата» он непременно воспылал бы огнем местнического патриотизма и громогласно возвестил бы миланцам, что Беллини — его соотечественник, потому что родился в Сицилии.