Бельканто - [13]
Она слегка приподнялась, не зная, можно ли ей садиться, поправила его ноги. Аккомпаниатор был крупным человеком, не массивным, но высоким, и ей пришлось повозиться, чтобы уложить его как следует. Сперва Роксана Косс подумала, что он просто прикидывается. Она слышала, что в подобных ситуациях некоторые заложники притворяются слепыми, чтобы ускорить свое освобождение, однако вряд ли возможно нарочно так побледнеть. Голова аккомпаниатора, когда она его трясла, безвольно моталась из стороны в сторону. Один из официантов, лежавший рядом на полу, вытащил руки несчастного из-под туловища и уложил вдоль боков.
– Что с тобой? – прошептала она. Мимо протопали грязные ботинки. Она вытянулась рядом с аккомпаниатором и сжала пальцами его запястье.
Наконец он пошевелился и вздохнул, затем повернулся к ней. Он моргал так, словно только очнулся от глубокого и прекрасного сна. «Ничего с тобой не случится», – сказал он Роксане Косс, но его посиневшие губы при этом едва двигались, а голос звучал отстраненно и вымученно.
– Наверняка они потребуют выкуп, – сказал господин Хосокава Гэну.
Они вместе наблюдали за Роксаной и аккомпаниатором, причем несколько раз им казалось, что он уже умер, но тут он как раз шевелился или вздыхал.
– Компания «Нансей» должна выплатить выкуп, причем любой, из своего страхового фонда. Они выплатят его за нас обоих. – Он говорил так тихо, что его речь нельзя было назвать даже шепотом, однако Гэн его прекрасно понял. – Они также заплатят выкуп за нее. Только так. Она здесь за мой счет.
Аккомпаниатора, особенно если он болен, вряд ли будут держать тут долго. Хосокава вздохнул. Вообще-то в некотором смысле все присутствующие находились здесь за его счет. Сколько же придется в итоге заплатить выкупа?
– Я чувствую, что это я навлек на нас этот кошмар.
– Но у вас же нет в руках оружия, – возразил Гэн. Беседа на родном языке, столь тихая, что ее едва можно было расслышать даже в двадцати сантиметрах от говорящих, успокоила обоих. – Это все из-за президента, это его они хотели похитить ночью.
– Жаль, что не похитили, – сказал господин Хосокава.
В другом конце комнаты, возле софы, отделанной золотой парчой, лежали, держа друг друга за руки, Симон и Эдит Тибо. Они держались особняком от других французов. Выглядели очень гармоничной парой, напоминали даже брата и сестру, оба голубоглазые и черноволосые. Они расположились на полу с таким достоинством, с такой грацией, что невозможно было представить, будто их принудили к этому под прицелом автомата. Они напоминали людей, которые прилегли отдохнуть, устав от долгого стояния на ногах. В то время как другие коченели и дрожали от страха, супруги Тибо тесно прижимались друг к другу, она положила голову ему на плечо, его щека терлась о шелк ее волос. Куда больше террористов Симона Тибо волновало то, что волосы его жены – удивительно! – пахнут сиренью.
В Париже Тибо тоже любил свою жену, хотя не всегда хранил ей верность и не слишком баловал вниманием. Они были женаты двадцать пять лет. Двое детей, летние каникулы на море вместе с друзьями, разные должности, разные собаки, Рождество в семейном кругу, в компании множества старших родственников. Эдит Тибо была элегантной женщиной, но в городе, где элегантных женщин тысячи, это не имеет особого значения. Случались дни, когда Симон Тибо вообще не вспоминал о жене. Он даже не задумывался, что она делает и счастлива ли она – пусть даже не как человек, а как супруга посла.
Потом, на волне правительственных обещаний, которые легко даются и столь же легко берутся назад, они были отправлены в страну, которую между собой называли не иначе, как «ce pays maudit» – «эта проклятая страна». Оба встретили новое назначение с ужасом, однако не теряя головы. А через некоторое время после приезда случилось необыкновенное: Симон словно обрел жену заново, как песню юности, которую, казалось, давным-давно забыл. Внезапно он снова увидел ее двадцатилетней. Нет, не такой, какой она была много лет назад, она казалась ему сейчас гораздо прекраснее, чем тогда, – вернулись забытые чувства, биение сердца, безудержные вспышки желания. Он смотрел на нее дома, когда она резала свежие газеты, чтобы устелить ими полки на кухне, когда она лежала на животе поперек кровати и писала письма дочерям, студенткам парижского университета, и у него перехватывало дыхание. Неужели она всегда была такой, а он просто не замечал? А может, он знал об этом всегда, но по небрежности забыл? В этой стране с грязными дорогами и желтым рисом он открыл для себя, что любит ее, что он с ней одно целое. Возможно, этого не случилось бы, стань он послом в Испании. Не случись в его карьере неожиданного поворота, не окажись он в этом кошмарном краю, он, может быть, так никогда бы и не понял, что его единственная в жизни любовь – это она, его жена.
