Белая птица - [75]

— А Федор?

— Федя, друг, единственный не верит, что я и Георгий в разводе. Единственный!

— Знаешь ли что, — сказал Ян, осматриваясь. — Пойдем куда-нибудь выпьем?

— Это тебе нужно?

— Жажду. Стражду.

Они прошли по улице к площади Дзержинского, мимо громоздкого здания НКВД на углу, потом по Театральному проезду и вошли в «Метрополь».

В просторном зале с бездействующим фонтаном и с высокой узкой пустой эстрадой было темновато и прохладно. Зал чем-то походил на кухню Зинаиды Шумаковой. Сюда — не хотелось, но Небыл взял Анну под руку и повел к фонтану.

— Лучше бы в уголочке, — пробормотала она.

— На виду всего уединенней.

Им пришлось долго ждать — внешность Небыла не привлекала официантов. Он не вытерпел, встал. В тот же миг из-за его спины возник человек с морщинистым лицом и положил на столик меню в кожаной папке, из которой можно было бы сшить пару хороших тапочек.

Небыл грузно сел, не то поморщился, не то подмигнул официанту всей щекой и бросил на меню изрядно потертый бумажник, из которого торчала пачка сотенных.

— Ян… как ты можешь?

— Представь — могу! Море подпалю, если дойду выпивши до моря.

Официант осклабился. Небыл попросил его принести полусухого — «Шато-Икем» номер тридцать пять или номер восемь. Официант ушел.

— Бывают случаи, когда с рюмки водки начинается нечто грандиозное, геологическая эпоха… — сказал Небыл. — Ты никогда не пила такой рюмки? Она заслуживает пристального внимания.

Анна подняла глаза, в них была тоска.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Он был у матери с сестрой — в Студенке. Уже без тебя — в августе, в прошлом году.

— Что же он там делал? На Волге!

Небыл невозмутимо постучал ногтем по крышке и раскрыл свою коробочку с махоркой.

— Это вопрос из легких. Сестрица у меня… тебе ровесница… Нрав у нее и внешность невесты! А он соломенный вдовец.

Анна отвернулась, слабо краснея.

— А потом?

— Тебе не говорили?

— Со мной не разговаривают… Позавчера мне было заявлено буквально вот что: вызывает удивление тот факт, если вы разошлись, что вы не приняли своей девичьей фамилии.

— Кто это заявил?

— Один человек из НКВД.

— Николаенко?

— Ты его знаешь?

Ян небрежно скинул с самокрутки пепел.

— Хороший человек! Тебе следовало бы поблагодарить его, по крайней мере — в душе.

Анна прошептала:

— Побойся бога, Ян… побойся бога… Что же, мне теперь расписку дать, что я не жена, самозванка, претендующая на воинский аттестат?

Небыл отвел в сторону прищуренные, заблестевшие глаза, пожевывая самокрутку.

— О, кентавры, порождения крокодилов…

И Анна неожиданно почувствовала, что и с Янкой, да, и с Янкой сегодня ей не станет легче, а будет трудней, хуже, чем вчера без него. «Так ли, Ян?.. Почему, Ян?..»

Подошел официант и с ним — представительный человек в черной паре, с бабочкой под выпуклым кадыком. Ян и Анна не сразу поняли, что этим людям нужно. Официант удрученно докладывал, что вина «Шато-Икем» в ресторане в настоящий момент не имеется, а человек с бабочкой, изящно кланяясь, предлагал посетителю и его даме, ежели они желают, перейти в особый уютный зал — для интуристов…

Небыл побледнел и молча, упорно смотрел на человека с бабочкой, пока тот не удалился, деликатно посмеиваясь.

Анна сказала официанту:

— Пожалуйста… вы… не волнуйтесь…

Небыл разлил водку; они чокнулись, словно не видя друг друга, и Анна выпила свою стопку, не поведя бровью, точно воду, как иногда пьют только женщины. Ян пододвинул к ней салатник, овальное блюдо с балыком, она их не замечала.

— Закуси скорей… Слышишь?

— Спасибо. Сейчас, — ответила она и поежилась: водка жгла ей гортань. — Имей в виду, — добавила она, прижимая платок к губам и слабо покашливая, — я не хочу больше жить… Имей в виду, я не хочу больше жить.

— Анюта, поешь, прошу тебя. Ты, наверное, не ела с утра. Прости меня, олуха.

Она отталкивала его руки от своей тарелки.

— Я не хочу больше жить. Не хочу больше. Не хочу.

Косынка сползла с ее плеч и потекла по округлой спинке стула. Небыл подхватил косынку за угол и скомкал в кулаке. Что-то неприятно, стеклянно звякнуло на столе; на пол свалился нож и долго, подло дребезжал там.

Официант и человек с бабочкой из-за угла эстрады не спускали глаз с любителя махорки (при таком-то жирном бумажнике) и с его совсем уже непонятной дамы.

Он подносил хлеб с маслом к ее губам, она откусывала и говорила, что не хочет жить. Потом она умолкла, огляделась удивленно и потянула из его кулака косынку, неровно дыша.

— Послушай, мне плохо. Что я тут говорила?

Он помог ей встать и, поддерживая за плечи, повел между столиками. Щеки ее были прозрачно-серые, как сланец.

— Вот, гражданин! — сказал черно-белый, с бабочкой, идя им навстречу и грозя пальцем с золотым кольцом. — Спаиваете малолетних!

Небыл дал ему и официанту по бумажке, на ощупь вытащив их из кармана, и те с двух сторон раздвинули перед ним портьеры на дверях.

На улице он напоил Анну газировкой, утер ей со лба пот, и она как будто стала дышать ровней.

— Губишь ты меня, Ян. Доконал ты меня, — сказала она.

— Я знаю, знаю, — сказал он, останавливая такси.

Они поехали в Замоскворечье и с Большой Калужской вошли в старый Нескучный сад. В нем было заметно свежей, чем в городе, и тихо. Здесь жили люди — с книжками, обернутыми в газетку, с вязаньем, с детскими колясочками.