Белая птица - [114]
Подполковник насупился. Сказал почти враждебно:
— А какое это имеет значение, товарищ майор… вот это все ваше расстройство… музыка, понимаете… когда тут армия вклинилась в прорыв у рощи Лань!
«Хвалишь? Что же тебя так злит?» — с удивлением подумал Ян.
Часто, сильно стуча каблуками сапог, вошел, почти вбежал комиссар и с порога закричал:
— Командир! Друг ты мой дорогой! С фортуной тебя, с викторией! Армия идет вперед. Товарищ подполковник, армия наша пошла. И больше вам скажу: зашевелился весь фронт под Москвой… Чуете, други? Прогнулся на запад, впервые на запад! Кажется, кажется, идет то время, когда мы увидим в сводках не рощу Лань, а населенные пункты и города. Ян грузно сел, радостно шепча:
— Не сглазить бы.
Вошел начальник штаба и тоже с ходу доложил:
— Товарищ майор, перед Шумаковым, по-видимому, танковое подразделение немцев в нашем полном окружении. Первый котел в моей жизни, товарищ майор!
— Котелок… — поправил Ян.
И выжидающе повернулся к подполковнику. Тот развел руками, шумно, протяжно вздохнул.
— Строго говоря… я не вправе разглашать… И я к вам по другому делу, касательно штрафника. Который, понимаете… Но… Как будто бы у нас… вы уже слышали тут… будет гвардия! И по всем статьям, данные у вас такие, — закончил он, качая головой, точно с сожалением, — что быть вам, понимаете… гвардейцами!
Ян обернулся на шорох и рассмеялся с закрытым ртом. За спиной у комиссара, в тамбуре блиндажа, в полутьме приплясывал от радости Сашка.
Небыл подозвал его и продиктовал ему неслужебную телеграмму. Она была адресована: Москва, Пушкарев переулок. Телеграмма такая: Москва не Париж и не Мадрид. Янка, Федор.
Гость из фронта сморщился, показывая желтоватые зубы. И опять Ян удивился. Он еще не знал, что перед ним — Антоннов, военюрист из фронтового тыла, которого Саша-озорник окрестил подполковником.
35
И был еще один незабываемый бой. Два друга, люди одной судьбы, шли рядом в этом бою. Ленинградский фронт, блокада. Семен Петрович Николаенко командовал отдельной усиленной штурмовой ротой. Такие роты именовались еще панцирными. В ней не было рядовых, все командиры. Рота атаковала и штурмом в з я л а У р и ц к; взяла при свете дня, и было это так ошеломляюще дерзко и неожиданно, что наши не успели ее поддержать и закрепиться в Урицке. Рота отошла. В ней не было человека, который вернулся бы не раненый. Георгий Карачаев вынес Николаенко убитого, положив его на станок пулемета. Но всем в роте вернули звания и ордена.
Вскоре после этого Карачаева перевели в авиационные войска. И ему довелось срочно готовить в полет эскадрилью самолетов. Полет был много дальше, чем на остров Майорка, и, пожалуй, потрудней, чем через Северный полюс. Но самолеты были знакомы Карачаеву, как родные дети. Флагманскую из этих птиц он закладывал своими руками в год, когда началась его вторая, военная жизнь.
Эскадрилья поднялась и слетала и вернулась в полном составе. В этом первом ее полете участвовал Карачаев, и когда он был над Берлином, в самое неподходящее время маневров и бомбометания постылые слезы застлали ему глаза.
«Семен Петрович… брат мой… — думал он. — Поздравляю тебя. Целую тебя».
Анну вызвали в военкомат и вручили ей новенький аттестат от мужа из действующей армии.
Прибежала Зинаида с криком:
— А! Что я тебе говорила! Ну? Кончился твой развод? И неужели Георгий Георгиевич теперь это… действительно — правда… как Че-калов, Громов? Ой, Ань, ой!
Ей ответил Сережа с затаенным ликованьем:
— Полевая почта! Номер… одиннадцать двадцать один-бэ!
Первого числа нового месяца Анна в сопровождении директора вошла в школьный класс. Дети-старшеклассники встали и, когда директор сказал обычное: «садитесь», они остались стоять и долго стояли, глядя на Анну, потому, что все знали, кто ее муж, отец Сережи, совсем не загадочный, а просто надежный, верный человек, который так давно не был дома — оттого, что он военный, и его дом — вся наша земля, и все Сережки от Москвы до Мадрида — его сыновья.
