Белая муха, убийца мужчин - [35]

Рука всякий раз появлялась на остановке, где Лизе нужно было пересесть на троллейбус, который шёл к художественной школе. Рука с каждым разом становилась всё более настойчивой, всё более твёрдой, маленькая твёрдая рука, которая упиралась в толстый Лизин зад, пока пальцы, много пальцев, бегали по Лизиной коже и искали то, чего им хотелось. Лиза молчала, сжав зубы. Рука действовала. Так прошла неделя, на выходных Лиза отдыхала от Руки, а в понедельник всё повторилось, и во вторник рука снова была тут как тут. А людей в троллейбусах меньше не становилось, куда там, их было всё больше и больше, как будто Рука пригласила их проехаться именно в этом троллейбусе, словно Рука сделала их своими союзниками. Люди прятали Руку от Лизы, Рука пряталась у Лизы в трусах, Рука разыскивала Лизины опухшие сиськи, а Лиза скрывала от всех этот паршивый, мерзкий секрет. Прикосновения были всё наглее и наглее, Рука не сомневалась, что Лиза принадлежит ей, что Лиза — её мертвая добыча. Но Лиза не хотела умирать. Лиза хотела выплюнуть эту Руку из себя — но выплюнуть её так, чтобы никто не видел, не получалось. Родители научили Лизу никогда не плевать прилюдно.

Однажды, в особенно холодный день, в художественной школе была вечерняя выставка. Поэтому Лиза возвращалась домой позже, чем обычно. Каким же это было счастьем — ехать в полупустом троллейбусе. Лизе не хотелось садиться, она стала у дверей и радовалась тому, что её тело больше никому не мешает. У неё было ощущение, что сам троллейбус вырос в размерах, было забавно представлять, как троллейбусы меняются в течение дня: утром они совсем маленькие и толстенькие, днем тесные и узкие, размером с деревянный ящик в руках великана, а вечером вырастают до полного размера, мчаться, свободные, набрав воздуха в грудь. Лиза ехала домой, в этот вечер она стала победительницей конкурса на лучший рисунок, Лиза была в мире и согласии со своим телом, Лизе хотелось чего-то вкусного.

И когда в этот момент снова появилась Рука, она просто не поверила. Это было не её время. Это был не её маршрут. Рука никогда не являлась по дороге домой. Рука жила по своему графику и никогда его не нарушала. И это означало, что Рука выследила Лизу. Что сегодня утром она вышла вместе с Лизой возле школы, терпеливо ждала её на крыльце, села вместе с ней в полупустой троллейбус.

Пассажиров в троллейбусе было мало. Но никто не видел Руки.

И тогда Лиза обернулась.

Рука в панике выскользнула из-под Лизиных трусов, оставив на коже влажное прикосновение.

За спиной Лизы стоял неприметный мужчинка в дутой китайской куртке. Маленький такой мужчинка, мама Лизы таких презрительно называет «мужичишка». Совсем крошечный мужчинка лет сорока. А может, и пятидесяти. А может, и шестидесяти. Главное, что несмотря на размер, это был взрослый мужчина, при всём желании никто не смог бы назвать его маленьким мальчиком, даже если бы захотел. А меньше всего этого хотел сам мужчинка, который сейчас прятал в кармане… прятал в кармане… её… её…

Руку.

Он засовывал руку в карман, но она не помещалась. Раздувшаяся, возбужденная, разогретая Лизиным теплом, напоённая за все прошедшие дни Лизиной кожей, властная рука с шевелящимися пальцами, которые продолжали искать что-то, но уже не находили — она не помещалась уже ни в карман, ни в троллейбус, ни в глаза Лизы. Очевидная, отравительная, волосатая, чужая, грязная, превращающая в могильную землю всё, к чему прикасалась, Рука.

Мужчинка, нелепо двигая не находившей пристанища Рукой, с ненавистью посмотрел на Лизу, отвернулся, снова взглянул на неё, выпучил свои маленькие глазки, улыбнулся своим жабьим ртом, красуясь, показывая всем своим видом, что — да, да! да!!! — это был он, эта его рука присвоила Лизу, это они с рукой пользовалась ею всё это время. На его маленьком лице была гримаса победителя, надменная гримаска человека, который по-прежнему имеет право делать с Лизой всё, что захочет. Мало того, что мужчинка гордился тем, что он сделал, он искренне не понимал, что тут такого.

«Тебе же понравилось, правда?» — было написано на его лице.

«Ты же никому не скажешь о волшебной Руке, которая дала тебе так много наслаждения?» — было написано на его усиках.

«Ты же умная, Лиза?» — было написано у него на кадыке.

«Что вылупилась, — закричал мужичонка. — Что ты вылупилась, корова?»

Лиза молчала, не в силах отвести глаз от его искаженного лица. «Кому ты нужна, — закричал мужичонка. — Красавица, блядь, нашлась! Корова!»

Сначала Лиза надеялась, что он пьян. Но сейчас было уже всё равно.

«Да ты на себя посмотри, — мужчинка кричал, открыто призывая в союзники других пассажиров.

Те смотрели на них с Лизой — а точнее, на их отражения в тёмных окнах, и думали о вечных ценностях. — На себя, говорю, посмотри, малышка! Корова ты, блядь, сало одно, скажи спасибо, что жопу тебе помацал, никто же не купится больше!»

Троллейбус остановился на ничем не приметной остановке. Дверь открылась, вошла осень, начала проверять билеты. Троллейбус стоял с открытыми дверями и будто чего-то ждал. Тело Лизы опять ей не принадлежало. Всё возвращалось, всё снова наваливалось, душило, кряхтело, пристраиваясь к старой колее. Тело Лизы жило своей жизнью, а Лиза своей. Тело Лизы ударило мужчинку в надутой китайской куртке прямо в кадык. Мужичок потерял равновесие и полетел в осень. Его голова приземлилась на бордюр, из головы полилась красная краска, самая любимая краска Лизы. Спасаясь, Рука судорожно попыталась ухватиться за тротуар, но тротуар — это тебе не попа девочки-подростка, в него пальцами не вцепишься. Двери троллейбуса закрылись, и он поехал дальше, по ровным, словно под линейку выписанным улицам, мимо одинаковых, засыпанных блеклыми стекляшками света домов. Лиза так и не вышла из того троллейбуса, и никогда уже не выйдет. Может, она просто в него никогда и не садилась? А девушка, которую звали Немона Лиза и которая вернулась в тот вечер домой, — это уже совсем другое существо и другая история, и если кому-то придёт в голову перепутать её с Лизой, то я бы на вашем месте этого не делал, потому что мало ли что случается в городе Минске тёмными осенними вечерами.