Белая малина - [131]

Стены выкладывали механизаторы, но саманный кирпич делали мы. Работы на строительстве оставалось, по нашим прикидкам, дня на два-три максимум. Работали мы дружно. Еще бы! Мы помнили, кто уступил нам свои места под крышей, а сам перешел жить в палатки. Как же мы могли не подсобить механизаторам, памятуя о своем долге перед ними! Тем более что кое-кому из них даже в палатках мест не хватило, вынуждены были ночевать в кабинах автомашин. Вот мы и старались вовсю.

Поговорив о делах, Нестеренко взглянул на часы и извинился, что вынужден отойти.

— Председатель вот-вот подъедет, — сказал он. — А мне к его приезду надо кое-какие бумаги посмотреть. Я мигом. А вы пока погутарьте.

Разговор с гостями шел непринужденный. Одна группа секретаря окружила, другая — редактора, а я и Танчи вьемся около Кылци, новости выспрашиваем, заботами делимся.

Наконец-то приоткрылась нам тайна тех двоих неизвестных, что на станции сели в нашу машину. Мы думали, что они из нашего института, но никто их не признал, кроме Асланджери. Он назвался тогда их родственником.

Первые два дня они проявили себя хорошо, а потом стали отлынивать от работы. Бечирби смотрел на все это сквозь пальцы, а они и распоясались. По нескольку дней пропадали. Оба машину умели водить. Попросят у кого из шоферов ключи от зажигания и махнут неведомо куда. Как-то видели их даже в шахтерском поселке Джаламбет. Рассказывали, что около чьих-то ворот стояла взятая ими машина с полным кузовом пшеницы.

И спали они рядышком с Асланджери и Бечирби. Чаще всего никто и не видел, когда они возвращались на ночлег. Услыхав все это, Кылци пришел в ярость. Попросил вызвать Бечирби. Кто-то сбегал за ним.

— А где Асланджери?

— Был здесь. — Бечирби стал озираться.

— Уехал куда-то с родственниками, — уточняет кто-то из ребят, сгрудившихся вокруг Кылци.

— Это с какими еще родственниками?

— Да с теми двумя, о которых мы толкуем, — говорит Танчи.

— Почему молчали о них до сих пор?

На этот вопрос никто не ответил.

— Бечирби, ты виноват во всем. Напрасно, выходит, тебе доверяли. За тобой целый воз грехов тянется…

Послышался шум подъезжающей машины. Остановилась она возле тока. Из нее вышли Асланджери и те двое. Когда приблизились, Кылци окликнул:

— Идите-ка сюда, да живее!

Чувствуя за собой вину, они плелись, будто их волоком тащили.

— Это чья у вас машина?

— Ленинградца, — промямлил Асланджери.

— А почему вы на ней катаетесь?

— Мы попросили разрешения.

— Зачем?

— До Джаламбета проехать.

— А вообще-то вы откуда? — допытывался Кылци.

— Работаем здесь.

— А с какого вы факультета?

— Мы не студенты.

— А кто же тогда?

— Сами по себе…

— «Сами по себе», — передразнил Кылци и жестко добавил: — Чтобы оба явились завтра в центральную усадьбу. И вы тоже, — бросил он в сторону Бечирби и Асланджери.

Дальше продолжать в повышенном тоне он уже не мог — подошли председатель, Нестеренко, секретарь обкома и бригадир тракторной бригады. Дело шло к ужину, и собрались все. Председатель попросил не расходиться после ужина.

Солнце клонилось к закату, когда председатель обратился к присутствующим:

— Товарищи! Наступила наиболее ответственная и горячая пора. Завтра приступаем к уборке пшеницы.

Ему дружно зааплодировали, весело зашумели, кто-то не удержался и даже крикнул: «Ура!»

— Слышать и видеть такую реакцию приятно. Признаться, радуемся и мы. Но задача перед нами очень нелегкая. Хотя солнце и село не в тучу, но благодушию не должно быть места. Никто не поручится, что погода продержится еще пару недель. Урожай на полях замечательный. Но не тот хлеб, что на полях, а тот, что в закромах. И пока не соберем все до последнего колоска, победу праздновать рано.

Говорил и о других делах предстоящей страды. Советовал, как завершить ее побыстрее и с минимальными потерями. Мы и сами предполагали, что будет нелегко. Сказано было, в частности, что работать будем не только от зари до зари, но также и по ночам. И на комбайнах, и на токах в том числе. Может случиться, что заканчивать уборку хлебов вынуждены будем даже в условиях наступающей ранней зимы. Бывало, что первый снег выпадал здесь и в конце августа.

К косовице приступили на второй день после этого, а за штурвалы комбайнов встали на четвертый. За старшего у нас был теперь Темырцы. Бечирби лишился руководящего «портфеля» сразу после того, как побывал у Кылци на центральной усадьбе. Ну а тех двоих, что были «сами по себе», и след простыл. Темырцы по праву оказался нашим старшим — его всегда считали самым рассудительным студентом нашего курса.

Как нам объяснили, пшеница еще не совсем дозрела, и потому вначале ее скашивали в валки. За день-два она доходила до нужной кондиции, и только тогда в ход шли подборщики. Большинство ребят стали штурвальными, а девушки были заняты тем, что сгребали зерно с грузовиков. Уже через считанные дни ток превратился в растревоженный улей. Одни опорожняли кузова машин, другие перелопачивали бурты, чтобы зерно не стало затхлым и не произошло бы самовозгорание, третьи провеивали его, четвертые возили хлеб на элеватор.

Меня определили к Отто Вальтеру. Среднего роста, кряжистый, пламенно-рыжий. Немец по национальности, а говорил как украинец: долго жил среди них и перенял этот певучий говор. К нашему комбайну сзади был прицеплен соломокопнитель. Моя обязанность — уплотнять солому, чтобы вместилось как можно больше. Первые дни я так уставал, что с трудом поднимал руки. Болели все мышцы. Это результат неопытности, да и работа, конечно, адовая. Чуть зазеваешься, солома скопится и вот-вот вывалится за борт.