Белая лебедь Васьки Бриллианта. Часть 1 - [40]

— Я старший лейтенант Огарков, запомни эту фамилию мразь, я фронтовик, а ты мне предлагаешь ждать, пока доиграешь?

Сифилис перекинул колоду в другую руку и, насупив мохнатые суровые брови, резко бросил в лицо оперу:

— Здесь ползоны фронтовиков, а я Вор Колька Сифилис Соловчанин тут один, понял ты меня? Сказал, жди, значит жди, или вали за нарядом.

И не глядя на офицеров Сифилис принялся спокойно раздавать карты.

— Я напишу рапорт, пятнадцать суток без вывода на работу тебе обеспечено — опера посмотрели друг на друга, и молча направились туда, откуда пришли, к выходу.

Вслед им раздался оглушительный хохот, Воры разговелись от упоминания работы и по-соловьиному засвистели им вслед.

— Потом доиграем Дубина, щас наряд прискачет — сказал Колька, сворачивая «пулемет».

— Айда, Бриллиант, побазарим — он поднялся и зашагал рядом с Васькой между рядами сплошных нар.

— Ну как ты, обжился?

— Обживаюсь.

— Приходил «лепила» к твоему больному председателю?

— К Ваньке? Приходил. Спасибо тебе, забрал его в лазарет, совсем доходил уже. Думал, не вытянет.

— Хороший парень?

— Душевный.

— Знакомься пока с людьми, народ здесь разный, чую «поганка» намечается. Чечены в кучку собрались, «мужику» житья не дают, грабят. Как быть мужику, знаешь ведь, он терпеливый, но если поднимется, резать начнет. ОУНовцы голову подняли.

— Раскидаем по мастям — уверенно проговорил Бриллиант.

— С Ворами вечная возня. Хлещут водяру, меж собой рамсуют, каждый день «терки».

— «Сходку» надо созывать.

— Ты и созовешь. Как только войдешь в курс. Хочу, чтобы от тебя исходило, как-никак, сам Резанный к тебе подходил с Джамайкой. Так че за вопрос?

— Колька, сюда Зою привезли.

— Ту, которая тебе в тюрьме «Мальчишку» пела?

— Пеца растрепал?

— Других рассказчиков хватает.

— Она.

— Откуда «хабар»?

— Арсений принес.

— Этому можно верить. Тут мусора ушлые Бриллиант, могут запросто «помойку» организовать. Хочешь, чтобы я встречу наладил?

— Помоги.

— Помогу, о чем базар! Необходимо время. Их сейчас выводят на общие работы, на строительство котлована. Но я выдерну ее оттуда. Один пойдешь?

— Нет, с Арсением.

— Запал тебе в душу этот бугалтер.

— Запал.

— А меня чего-то «мужики» сторонятся… Ну и ладно! Иди, радуйся жизни Бриллиант, остальное предоставь мне.

* * *

Арсений только что вернулся с мороза. В который раз он уже за сегодняшний день обходил барак вокруг, специально подставляя щеки больно секущему, словно — бы толченым стеклом ветру, не решаясь вскрыть пришедшее письмо от Алевтины. Его ему отдал завхоз. Наконец он вынул из конверта сложенный вдвое листок и, развернувшись спиной к яростным порывам, стремительно пробежал глазами по бумаге.

В ровно выведенных строках Алевтина, получившая ранее его диковатое послание, в котором он сообщил ей, что ему стало известно об ее похождениях с Пецей, сильно раскаивалась и просила его простить. В том — же письме он требовал от нее, чтобы она съехала с квартиры его родителей и вот теперь, в ответном своем варианте эта беспутница писала, что все осознала и больше так поступать не будет.

«Интересная дрянь! Неужели ей можно верить? Безусловно, нельзя ни в коем случае. Ответить, конечно, нужно, подожду, посоветуюсь с Василием — это серьезное дело».

Половину дня Арсений думал, рассуждал, вслушиваясь в собственные доводы за то чтобы простить Алевтину, а затем и в другие, настаивающие на решении не прощать. И те и другие аргументы были весомыми.

«Но раз она свернула с пути, то пусть продолжает дальше свою развратную жизнь».

Арсений склонялся к тому, что прощать ему ее ни в коем случае нельзя. Он сильно нервничал, нарезая круги вокруг барака, не замечая мороза и надвигавшихся сумерек. Другая, не менее волнующая бумага жгла ему ладонь, крохотная в сравнении с тетрадным листом, пришедшим от жены. Вместе с письмом от блудницы завхоз передал ему малявку от Ирины, в которой та сообщала, что увидела «ксиву» от него и просила не забывать ее, а быстрей договориться с «вохровцыми» о встрече. Она сообщала, что известила Зою о нахождении на пересылке Бриллианта и та несказанно обрадовалась известию.

Голова шла кругом у бедного Арсения. С одной стороны Алевтина — его красивая развратная жена — как ему было от нее отказаться, лишить себя этой, пусть призрачной, но все — таки тлеющей надежды на будущую жизнь. С другой стороны обрушившееся на него, в его новой, лагерной жизни, счастье в образе Ирины, которая просила не забывать ее. Но как ему сдержать обещание, не зная еще, в какие перипетии он завтра попадет? Да и она, конечно, как только станет жить с мужчинами, все забудет, все забудет… Да и о чем ей помнить? О том, как придя получать мыло для своей бригады, застала в бане голого зэка и, не раздумывая подвернула ему.

«Дурочка, на что-то надеется… Я об этом, конечно — же не думаю, потому как все это бесполезно и ни к чему забивать голову. Хотя жаль ее, она, видать, была хорошей женщиной, но потерпела крах».

Ирочка писала, что ожидается большой этап, и ее включили в списки. Вместе с малявкой она вновь передала ему новую моечку и горсть дешевых карамелек, одну из которых, Арсений не удержавшись от соблазна положил в рот.