Белая крепость - [8]

Так мы начали работать, как два брата, как два хороших ученика, которые занимаются на совесть даже тогда, когда дома нет взрослых, слушающих их через приоткрытую дверь. Поначалу я чувствовал себя скорее добросовестным старшим братом, согласившимся повторить урок, чтобы дать возможность догнать себя более ленивому брату; Ходжа же вел себя как умный младший брат, старавшийся доказать, что знания старшего брата не представляют собой ничего особенного. Он считал, что разница в наших знаниях определяется количеством книг, которые я прочел и которые он принес из моей камеры и разложил перед собой. Он был очень работоспособен и умен, быстро постигал итальянский язык, который собирался впоследствии выучить еще лучше; за шесть месяцев он прочитал все мои книги, повторял мне то, что я ему рассказывал по памяти, и полагал, что от моего превосходства ничего не осталось. Он вел себя так, будто обладал оригинальными и глубокими знаниями, превосходящими содержавшиеся в книгах, большинство из которых он сам считал бесполезными. Через шесть месяцев после начала занятий мы уже не были парой, которая вместе училась и вместе добивалась успехов. Он рассуждал вслух, а я лишь напоминал ему о некоторых подробностях, чтобы он мог дальше развивать свою мысль, и помогал снова припомнить то, что он уже знал.

«Идеи», большинство из которых я забыл, приходили к нему чаще всего по ночам, когда мы съедали свой скромный ужин, а в квартале гасли огни и всё вокруг погружалось в безмолвие. По утрам он ходил преподавать в начальную школу при мечети, расположенную в двух кварталах от дома, два раза в неделю отправлялся в муваккитхане[22] мечети в отдаленном квартале, где я никогда не был. Оставшееся время мы проводили, подготавливая «идеи», которые он собирался сформулировать этим вечером, или рассуждая по поводу этих идей. В такие вечера я с надеждой думал о том, что в скором времени смогу вернуться домой. Я считал, что дискуссии по поводу идей Ходжи, в которые я не вникал серьезно, задерживают мое возвращение на родину, поэтому я никогда ему не возражал.

Таким образом, первый год мы провели в занятиях астрономией, стремясь доказать наличие или отсутствие какой-либо воображаемой звезды.

Работая с телескопами, которые он заказал, с полученными из Флоренции линзами, с астрономическими приборами и таблицами, Ходжа забыл о воображаемой звезде; он сказал, что занялся более глубокой проблемой, и мы будем вести споры о системе Батламиуса, но мы не спорили: он говорил, а я слушал. Он рассуждал о том, как глупо суждение о прозрачной сфере, на которой подвешены звезды; что, возможно, их держит что-то другое: может, какая-то неведомая сила или сила притяжения; потом он высказал мысль, что, возможно, Земля вращается вокруг некого светила вроде Солнца, так же как и все звезды вращаются вокруг своих, не известных нам центров. Потом заявил, что он мыслит более масштабно, чем Батламиус, так как он исследовал новое скопление звезд и выдвинул новую теорию: вероятно, Луна кружится вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца; возможно, центром является Венера; но все это быстро надоело Ходже. Он сказал, что дело не в том, чтобы высказать новые мысли, а в том, чтобы познакомить современников со звездами и их движением, и начинать надо с Паши; тогда-то мы и узнали, что Садык-паша сослан в Эрзурум[23]. Говорили, что он участвовал в неудавшемся заговоре.

В ожидании возвращения Паши из ссылки Ходжа задумал написать трактат о течениях в Босфоре, и мы месяцами трудились на Босфоре, измеряя течения и температуру рек, впадающих в него, следили за движением воды в море, с банками в руках ходили по долинам вокруг Босфора, где ветер пробирал нас до костей.

Работая над трактатом для Паши, мы три месяца провели в Гебзе, и несоответствие времени намазов в разных мечетях навело Ходжу на другую мысль: он решил создать безупречные часы для определения времени намазов. Тогда я показал ему, что такое стол; когда в дом принесли предмет, сделанный столяром по моим чертежам, тот ему сперва не понравился: он сказал, что это похоже на похоронную плиту и принесет несчастье, но потом привык и к стульям, и к столу и сказал, что за столом ему лучше думается и пишется. Когда мы возвращались в Стамбул, чтобы заказать шестеренку эллиптической формы, соответствующую обороту Солнца, для изготовления часов, определяющих время намаза, стол следовал за нами на спине ишака.

В первые месяцы работы, когда мы сидели друг против друга за столом, Ходжа пытался понять, как определить время намазов и постов в других странах, где, из-за того, что Земля круглая, была большая разница во времени. Другой вопрос, который нас занимал, — есть ли на Земле, кроме Мекки, другая точка, где человек, куда бы ни повернулся, всегда смотрит в сторону киблы[24]. Чувствуя, что меня не интересуют эти вопросы, Ходжа глядел на меня с презрением, я же в такие моменты считал, что он замечает мое превосходство и что, возможно, злится, подозревая, что я догадываюсь об этом. Поэтому он долго говорил о науке и о разуме: он надеялся произвести впечатление на Пашу, когда тот вернется в Стамбул, своими проектами, — новой теорией космографии, которая станет более понятной благодаря усовершенствованной модели вселенной, и новыми часами; он посеет семена возрождения науки, сумеет вызвать всеобщий интерес: мы оба пребывали в ожидании.