Белая церковь. Мосты - [3]

Проникнув внутрь дворца и пользуясь рулоном голубой ткани как пропуском, господин Зарзарян в конце концов вошел в кабинет господаря Григория Гики. Помимо господаря, в кабинете находились еще митрополит Молдавии Гавриил и болезненный на вид старец отошедшего к Австрии монастыря Драгомирны отец Паисий Величковский. Разговор между ними, судя по всему, был нелегкий, потому что, когда господин Зарзарян вошел, они молча все трое прогуливались по кабинету. У каждого из них была своя тропка, свои мысли, которые совершенно не соприкасались с тропками и мыслями других.

— Что там у тебя? — спросил наконец господарь, заметив в дверях господина Зарзаряна.

— Голубой шелк.

— А если подробнее?

Лицо у господаря было крупное, одутловатое, сплошь покрытое черной полусвалявшейся щетиной. Правя Дунайскими господарствами в третьем или даже в четвертом поколении, эти Гики настолько усвоили искусство дипломатии, что западные консулы, аккредитованные в Яссах, называли их сфинксами. И в самом деле, подумал господин Зарзарян, ну совершенное каменное изваяние у гробницы фараона.

— Если подробнее, — сообщил он более тихим голосом, — то новости у меня плохие, ваше величество. Тому три дня в дом капуджи ночью прибыл гость из Константинополя.

— Что за гость?

— Кровавый Махмуд, ваше величество. Палач султана по кличке Слезливый Орел.

Старик митрополит, туговатый на ухо, воспользовался разговором с армянином, чтобы отдохнуть в ореховом кресле у окна, но Паисий Величковский, слышавший разговор, в ужасе осенил себя крестным знамением. Лицо господаря по-прежнему оставалось спокойным и бесстрастным.

— Ты полагаешь, — спросил он, — что это для меня плохая новость?

— Слезливый Орел, — сказал армянин, — залетел сюда не случайно. Он за чьей-нибудь головой да прилетел.

— За чьей же? — спросил все так же безучастно Гика.

— Боюсь, что за вашей.

— Зачем султану моя голова?

— Она слишком громко возмущалась захватом Буковины.

Гика рассмеялся. Смеялся он вкусно, широко, от всей души, как смеются обычно люди с чрезвычайно развитым чувством юмора, которые по разным причинам не всегда могут себе позволить эту роскошь. Засмеялся вместе с ним и господин Зарзарян. Ему нравился господарь именно из-за его пристрастия к юмору, и если бы не эта его слабость, кто знает, где бы сегодня господин Зарзарян торговал мануфактурой.

— Передай казначею, — сказал господарь, отсмеявшись, — пусть купит у тебя этот шелк по назначенной тобой цене и впредь пусть покупает все, что ты найдешь достойным для меня и всего моего дома…

Зарзарян стоял навострив уши, но больше ничего не последовало, и тогда он вынужден был уточнить:

— Вы имеете в виду опять же шелк или можно и шерсть, и английское плотное сукно?..

— Любую ткань, какую ты найдешь нужным, в любое время суток.

Искусство дипломатии само по себе родственно балансированию на туго натянутом канате, но то. что происходило в последней четверти XVIII века в Молдавии, напоминало уже не хождение по канату, а танец на краю пропасти. Вступившему на престол с согласия Петербурга и Константинополя Григорию Гике предстояло что ни день испытывать на прочность Кючук-Кайнарджийский мир, а мир этот был шаток, потому что время было смутное и воевали едва ли не все державы мира.

Турки видели в этом договоре обыкновенный клочок бумаги, смысл которого — выиграть время, необходимое для сбора новой армии, и потому ждали от своего вассала, к тому же служившего в свое время при султане драгоманом, то есть переводчиком, такого же понимания ситуации и соблюдения интересов своих хозяев.

Россия, получившая наконец право свободного плавания в Черном море, ждала от православного господаря самого широкого толкования полученных от турок льгот, с тем чтобы сделать Молдавию в будущем прочным своим союзником при неминуемых столкновениях на Балканах.

Втянутый в соперничество двух великих держав, умело балансируя между Константинополем и Петербургом, господарь вдруг спохватился, что Австрия отсекла всю Буковину. Вместе с ней отходили не только богатые плодородные земли, древние села, но и много прославленных монастырей, среди которых был и самый маленький, но, пожалуй, самый знаменитый из них, Путна. Потерю Путны особенно тяжело переживала страна. В этом небольшом монастыре покоились останки Штефана Великого, с именем которого был связан золотой век молдавского государства. Уход в другую державу этой маленькой Путны с мраморным гробиком, с вечно горящей над ним лампадой глубоко оскорблял не только национальные, но и религиозные чувства народа, ибо Штефана Великого уже тогда почитали святым. И что это за страна, о великий боже, от которой в любое время может быть отсечена любая ее часть, и что это за вера, при которой даже святые не ведают покоя под вечными лампадами!..

С молчаливого согласия Петербурга Гика выразил энергичный протест против захвата Буковины. Австрия была крайне шокирована этим протестом. Озабоченная проникновением России на Балканы, она поручила своему посланнику в Константинополе втолковать султану, что молдавский господарь никогда бы не осмелился возвысить голос против Порты, если бы не Петербург; по дорогам из Ясс на север, в русскую столицу, все время носятся курьеры, в то время как пути из Ясс на юг, в Константинополь, остаются в полном запустении.