Бегущая в зеркалах - [2]

– Не успела переодеться – удрала прямо с бала. Завтра растрезвонят: «А. Б. исчезла, подобно Золушке, в самый разгар веселья!» Мне было необходимо улизнуть незамеченной.

– Это столь опасное свидание? – глубоким бархатным баритоном осведомился я.

– Полагаю, да… Никто ни при каких обстоятельствах не должен узнать о нем, прежде чем вы не выполните моей просьбы… Я не вправе просить, а тем более настаивать, но, пожалуйста, верьте мне! Все, о чем шумит сейчас пресса, – гнусная ложь.

– М-м-м… – неуверенно отреагировал я, отчасти знакомый с версиями гремевших вокруг ее имени скандалов. Во всех вариантах домыслы относительно А. Б. и в самом деле звучали более чем странно.

Она подняла на меня молящие глаза и пододвинула к моим ногам тяжелую сумку:

– Верьте всему, что прочитаете в этих бумагах. Каким бы невероятным вам все это ни показалось.

– Вы прекрасны. Наверно, этого достаточно, чтобы совершать ради вас безрассудства, стать героем или преступником. Найдется немало людей, готовых отдать очень многое за ваше досье независимо от его достоверности. Но почему вы пришли ко мне? Я что – самый проницательный, покладистый или наиболее доверчивый? – Мне не хотелось выглядеть простаком, клюнувшим на блесну.

– Все проще и намного сложней: вы – свой! Случайно я кое-что узнала о вас еще там, в России. Потом прочла несколько ваших книг и купила сведения, которые вы предпочитаете не разглашать. Доказательство – язык, на котором мы сейчас говорим, и мои бумаги. Из них вы поймете, что наша встреча далеко не случайна. Только вы, вы один можете сделать это!

А. Б. вдруг вскочила и замерла у двери, к чему-то прислушиваясь.

– Пожалуйста, тише! – Она по-детски приложила палец к прекрасным губам и привстала на цыпочки. – Слышите? – Засиявшие глаза показали на потолок.

Сверху, из затухающего бального гомона, медленно потянулись завитки первых вальсовых тактов.

– «Сказки венского леса» – я заказала специально для вас. Но не потому, что вы написали «Трех Штраусов». Это в честь того, что вам предстоит еще сделать… Если по какой-то причине моя просьба покажется невыполнимой, утопите бумаги в океане – мне они больше не понадобятся.

А. Б. посмотрела на меня долгим, печальным и, мне показалось, насмешливым взглядом. Я готов был поклясться, что всегда знал и любил этот взгляд. Прежде чем я успел покинуть кресло, А. Б. исчезла, подхватив шуршащий палой листвой плащ. Сверху гремел, добивая мою растерянность, окрепший, ликующий вальс, у босой ноги бездомным щенком приткнулась чужая сумка, в воздухе парил аромат «Arpejio» – как раз тех духов, которые я давно научился распознавать, как опытный коп дактилоскопию своего любимого преступника.

До жидкого рассвета, с любопытством прильнувшего к иллюминатору, я разбирал исписанные листы, стихи, фотографии, письма, газетные вырезки, обрывки дневников и прочую бумажную мелочь, забивающую обычно ящики старых письменных столов. Меня влекло не любопытство, не принятое вместе с чужой сумкой обязательство, не смутная перспектива хорошего заработка. Увы. Это было сладкое смирение обреченности. Медленно и неотвратимо, с тревожным недоумением человека, окликнутого по имени на безлюдной горной вершине, я погружался в фантастический мир, неуловимо и тесно соприкасавшийся с моим собственным…

Когда часы пробили семь, я воровато покинул свое убежище, волоча по лестнице темно-коричневый кофр.

На палубе, в липком, въедливом тумане, я вскрыл толстобрюхий чемодан и широким жестом сеятеля стал кидать за борт тяжелые папки. Проводив последним взглядом свои уходящие под воду рукописи, вернулся в каюту и набил кофр содержимым дарованной сумки. А потом лежал, сверля недоуменным взглядом притихший потолок и размышляя, как случилось со мной – завзятым изобретателем невероятных банальностей – банальнейшая из литературных «случайностей»: я стал владельцем грандиозного, сногсшибательного и невероятно живописного сюжета?!

В ближайшем порту «плодовитый писатель» покинул «Морро Касл» и первым же рейсом вылетел в ту страну, куда вел след новых знакомств. Поколесив по Европе, осел в маленьком городке на австро-словацкой границе. А через год мне наконец удалось сделать то, что ждала от меня А. Б., – выпустить в свет гигантский роман, прослеживающий в клубке переплетенных судеб невероятную историю молодой женщины.

За это время до меня дошла кое-какая чрезвычайно интригующая информация: я узнал, что незабвенное лицо моей героини исчезло с поверхности бытийной шелухи, что кое-кто из ее окружения совершил кое-какие поступки, подлинный смысл которых мог быть понятен только посвященному. Или же непонятен вовсе – никому и никогда. Что чем добросовестнее старался я восстановить детали этой невероятно запутанной истории, тем больше наглели поначалу робкие и худосочные сомнения. Завершив труд, я блуждал в потемках и даже под страхом смертной казни не мог бы утверждать, что из достояния роковой сумки было подлинным и не являлись ли фрагменты, тронувшие сентиментальную душу старого писаки отчаянной правдивостью, всего лишь ловкой подделкой, а отдельные части истории, если даже не вся она, – изящной мистификацией.