Беглецы - [25]

В двухстах пятидесяти милях от Пхеньяна, там, где начинались его предместья, по шоссе, ведущему на север, со скоростью шестьдесят пять миль в час ехал черный «ренджровер». Позади него, на расстоянии трех корпусов машин, шел черный, как смоль, «мерседес», седан S-класса, в сопровождении еще двух черных «ренджроверов». Кроме кортежа, на полосе дороги больше никого не было. Он мчался вдоль поросшей бурьяном местности, мимо стоящих рядами бетонных строений, грязных тротуаров, тянущихся между зданиями, словно оросительные канавы. Ряды картонных домишек выглядели покинутыми, но кое-где встречались кучки людей, сидевших на корточках возле парящих очагов. «Мерседес» пронесся мимо них, как черный камень по льду, и темные головы, одна за другой, поворачивались ему вслед. Увидеть на дороге «мерседес-бенц» удавалось крайне редко, поскольку в стране ими владели очень немногие, и прежде всего сам Великий Руководитель.

Чен Ын с золотыми наушниками в ушах прислонился головой к стеклу. За окном государственная жилая застройка сменилась покрытыми инеем полями, исчерченными мерзлыми бороздами земли. Мелькали деревянные столбы, проносясь и исчезая в ритме песни, которую он слушал — «Занаду» группы «Раш». Отец вызвал его в страну из Швейцарии, из Берна, где Чен Ын за время учебы привык к европейскому образу жизни. И теперь, вернувшись в Северную Корею, Чен Ын заскучал. Он не просто маялся от безделья, а чувствовал внутреннюю опустошенность, настолько сильную и нестерпимую, что ее было практически не отличить от ненависти или даже ярости, — возможно, это было и то и другое. Такое Чен Ын испытывал только в своей стране, и временами, как сейчас, ему хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры. Он почувствовал, что кто-то тронул его за руку, открыл глаза и понял, что отец что-то ему говорит. Чен Ын вынул наушники.

— Стрижка человека сообщает о многом, Чен Ын, — сказал Ким Чен Ир. — Она дает понять, высокого он положения или низкого. Люди судят по волосам.

— Иэ, — почтительно произнес Чен Ын, использовав, как и полагалось, вежливую форму ответа.

Уголки губ Чен Ира опустились. Он нахмурился, поскольку не был уверен, что парень понял про волосы. И дело было не только в волосах: ему не нравился скроенный по европейскому образцу пиджак сына с тремя пуговицами, пошитый из гладкой, отдающей блеском шерстяной ткани. В этом итальянском костюме, со смешной стрижкой и с этими наушниками от «Айпода», постоянно торчащими в ушах, его сын напоминал гангстера. Не сказать, что Чен Ир был против нового стиля или моды вообще, ведь не кто иной, как он сам, без чьей-либо помощи, преобразовал стиль одежды у себя в стране. Но в манерах сына его не устраивало то, что от того просто разило иностранщиной. И сразу было видно, что Чен Ын годами не жил в Чосоне. Неужели мальчик забыл, кто он? Забыл о своем роде? Чен Ир недовольно откинулся на спинку сиденья.

Заиндевевшие поля сменились гористой местностью, а построек и пашен сельскохозяйственных кооперативов на глаза больше не попадалось. И теперь по обеим сторонам дороги виднелись только крутые скалистые склоны, на которых не было даже деревьев, не говоря уже о зданиях. Узкая обочина исчезла, когда дорога побежала между серыми со ржавыми полосами скалами, и машине пришлось резко вильнуть, объезжая двух мужчин, что тащились вдоль дороги с деревянными тележками, груженными палками и камнями. До тюрьмы Ёдок оставалось еще два часа пути.

Чин медленно приходил в себя, постепенно, дюйм за дюймом, ощущая собственное тело. Ладони с тыльной стороны жгло как от огня, острая боль пронзала руки и ноги; ребра с каждым вдохом причиняли страдания; даже веки и кожа на лбу саднили. Он лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, прислушиваясь к слабому урчанию, которое становилось все громче и отчетливее, пока не превратилось в стон. Исходил ли этот звук откуда-то извне его тела, или это он сам издавал его? Сложно было понять, что было внутри, а что снаружи.

Уф, до чего же воняет гноем и застарелой мочой! И куда же это его занесло? Чин открыл глаза и увидел перед собой переплетение ног и рук. Он лежал среди десятков других мужчин и женщин в длинной комнате с запертыми на засов дверями. Секунду спустя Чин понял, что запоры находятся с их стороны, и не в комнате, а в тюремном коридоре, и двери ведут в камеры.

В конце коридора имелась дверь, и когда двое конвоиров хватали заключенных за грудки и выталкивали наружу, в помещение проникал солнечный свет. Двое других двинулись через плотную толпу, наступая подошвами тяжелых черных ботинок на лодыжки, руки и все, что попадалось им на пути.

— Ия има! — выругался охранник и, схватив Чина за ворот куртки, потащил вперед и вытолкнул за дверь.

Легкие Чина пронзило резкой болью, как только он глотнул морозного воздуха. Высоко в небе виднелось бледное солнце, которое совсем не грело. Лязгнули цепи, и ледяной металл впился в кожу. Чин огляделся и увидел в тюремном дворе сотни заключенных. Некоторые были скованы, как скотина на бойне. Понурив головы, они подставляли себя под пинки и тычки надзирателей. Чин смотрел пристально и сердито. Глупые животные! Здесь столько мужчин, что хватило бы на несколько шахтерских бригад, и этого вполне достаточно, чтобы устроить мятеж и одолеть надсмотрщиков. Но никто из них и не думал о побеге.