Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг. - [210]

Он использует партию, армию и государство как свои инструменты только потому, что он не может все делать лично. Нас беспокоит не софистика этой новой теории пресуществления, подразумевающего идентификацию вождя и народа, а скорее последствия, вытекающие из такой теории. Эта передовая национал-социалистическая конституционная теория, хотя и оспаривавшаяся даже Карлом Шмиттом,[926] ясно признает, что не государство объединяет политическую власть, но три (по нашему представлению, четыре) сосуществующие политические силы, объединение которых не институциализируется, но только персонифицируется. Можно с готовностью признать, что в конституционном праве, как в любой другой области, теории общности народа и руководства — простой щит, прикрывающий полномочия чрезвычайно раздутых бюрократических машин. Но по меньшей мере зерно истины может содержаться в этих теориях, а именно, что трудно дать название государства четырем группам, вступающим в сделку. Фактически, за исключением харизматической власти вождя, нет никакой власти, которая координирует эти четыре силы, никакого места, где компромисс между ними может быть достигнут на универсальной надежной основе.

Но если национал-социалистическая структура не государство, то что это? Я рискую предположить, что мы сталкиваемся с основой общества, в котором правящие группы прямо управляют остальной частью населения, без посредничества такого рационального, хотя и принудительного аппарата, который до настоящего времени известен как государство. Эта новая социальная форма полностью еще не понята, но существует тенденция, которая и определяет саму сущность режима.

3. Каковы тенденции развития в этой структуре?

То, что есть глубокие антагонизмы внутри правящих классов, мы уже показали. Никакой общей лояльности не существует. Цемент, связывающий их вместе, — это прибыль, власть и прежде всего страх перед угнетенными массами. Но поскольку это так, то может случиться, что одна группа проглотит другую или все остальные. Вполне может быть, что национал-социализм находится на пути к становлению «гарнизонного государства», которое Гарольд Ласс[927] прекрасно определяет как государство, управляемое при помощи одних лишь практик насилия. Может произойти, что партия в случае конфликта экспроприирует промышленность. Означает ли это конец капитализма? Я так не думаю. Германия тогда вновь вступила бы в новый период первоначального накопления, период, где капитал накапливается не в процессе производства, а одним только насилием и террором, то есть политическими средствами. Даже сегодня система демонстрирует многие признаки первичного накопления, таких как отчуждение еврейской собственности в пользу арийцев, германизацию и основание предприятий Геринга. Тогда возникнет новый класс капиталистов, и политическая власть партии будет тогда полностью укоренена в процессе производства. Правящий класс тогда будет компромиссной структурой не четырех групп, но, возможно, только двух, армии и партии.

Но в то время как то, что мы понимаем под первоначальным накоплением, сопровождается процессом гигантской экспансии, неслыханным высвобождением всех производительных сил, фашистское первоначальное накопление указывает на конец этого процесса. Завоевание экономического могущества чисто террористическими средствами становится неизбежным, так как по многим причинам, которые мы уже привели, невозможно подняться по социальной лестнице только тяжелым трудом и деньгами.

Хотя такое направление развития и возможно, оно маловероятно. Армия — это не национал-социалистическая группа, хотя многие армейские лидеры могут заискивать перед Гитлером. Она все еще во власти своей собственной рациональности. Ее тесные связи с монополистической промышленностью, с аграриями и с высшей министерской бюрократией известны и уже были рассмотрены. Если Германия победит в войне, престиж и власть армии резко увеличатся, и партия уже не осмелится встать на путь полной экспроприации. Тот или иной монополист может, как Тиссен, пасть в качестве предупреждения другим и в качестве уступки партии, но маловероятно, что в случае победы существующая структура немецкого общества существенно изменится.

Гораздо более важными являются антагонизмы между правителями и управляемым. Здесь объективно существует глубокий антагонизм между двумя классами. Приведет ли он к социальному взрыву и когда, мы не знаем. Но в пределах этого универсального и главного классового антагонизма существуют бесчисленные трещины в системе, о которых мы должны упомянуть. Самый глубокий конфликт явится результатом антагонизма между магическим характером пропаганды и полной рациональностью и деперсонализацией общества. Процесс производства не является магическим, он рационален. Изменения в процессе производства создаются не прикосновением к флагу и не произнесением церемониальных слов, но работой. Они не просто случаются, они делаются человеком. Режим пытался и будет пытаться помешать появлению идеологии, соответствующей рациональному процессу труда, но эта попытка безнадежна. Она может пробудить только презрение и цинизм. Согласно некоторым наблюдателям национал-социалистической Германии, мы уже достигли стадии, где обожествление руководства и общности рассматриваются как то, чем они на самом деле и являются: как полная чушь.