— Жив, утопленник? — спросила Пузикова, сверкая синеватыми стеклами очков в тусклой железной оправе.
— Какой же я тебе… утопленник? — обиделся Ромка, насупив брови.
— А то не знаешь? — Пузикова насмешливо фыркнула, показывая мелкие, острые зубки. — Не на такую напал: я всегда в курсе. Мне все-е известно!
— А чего это — все?
— А вот все… и все! — Пузикова так притопнула ногой, что крючковатая косичка у нее на затылке даже подпрыгнула. — Мне Катя Блинова рассказывала. А Кате Мишка Моченый. А Мишке, — тут Пузикова передохнула, — а Мишке все-то расписал, понимаешь, персонально, сам…
И она, не закончив, захихикала.
«Разболтал? — закипело внутри у Ромки. — Аль и правду Аркашка разболтал всему городу про вчерашнее?»
Два прыжка — и Ромка у забора. Еще прыжок — и он у Пузиковой на дворе.
— Ну-ка скажи, что вам Сундук с мыслями набрехал? — не моргнув глазом, потребовал Ромка.
Пузикова разинула рот: уж не на крыльях ли этот сумасшедший перелетел на их двор?
— Ну? — Ромка еще ближе подошел к девчонке.
Теперь настал черед ему смеяться: Пузикову словно столбняк поразил — она все еще никак не могла прийти в себя. Ромка повернулся к ней спиной и зашагал прочь.
— Закрой рот, а то ворона залетит! — бросил он через плечо.
Но Пузикова догнала его, схватила за руку.
— Ты чего взъерепенился? Разве я… разве я виновата, что ты в море свалился? Я тут… я тут ни при чем.
Ромка оглянулся. Пузикова всхлипывала.
— Еще этого не хватало! — возмутился Ромка: он ненавидел слезы. — Сейчас же утрись!
— Я… я сейчас, — покорно пробормотала Пузикова, маленьким кулачком сдвигая на прыщеватый лоб очки.
Когда она подняла руку, из края подола на землю посыпались к ее ногам лимонно-желтые шарики.
— Цыплята! — вскричал изумленный Ромка и засмеялся.
Присев на корточки, он принялся подбирать потешных, пушистых птенцов с черными бусинками глаз.
— А знаешь сколько их вывелось? — заражаясь Ромкиным весельем, сказала Пузикова, уже позабыв про слезы. — Знаешь сколько? Двенадцать!
Она тоже присела на корточки и с умилением смотала на увертливого, совсем беленького цыпленка с желтыми подпалинами на крошечных крылышках, усердно, со знанием дела уже клевавшего зеленую травинку.
— Одни девочки… одни только девочки возятся с цыплятами, — вдруг озабоченно, со вздохом проговорила Пузикова, морща лоб. — А вы, мальчишки, даже и не подумаете. А ведь взяли отрядом обязательство — вырастить к осени сто пятьдесят кур!
— А ну? — отмахнулся Ромка. — Не мальчишеское это дело!
— А еще пионер, — назидательно заметила Пузикова и опять вздохнула. — Посмотри на отряд пятого «В». Ну такие, такие сознательные там ребята! Все рука об руку с девочками делают. Не то что у нас… Если хочешь знать, хуже нашего отряда во всей школе нет… До чего дожили — третья вожатая от нас сбежала!
— Ну и пусть! — усмехнулся Ромка. — Кому она такая была нужна? Ей бы только с детсадовскими младенцами нянчиться! Да речи произносить. Одними разговорами на сборах кормила, а дела — никакого!
Пузикова с минуту смотрела поверх Ромкиного плеча. Потом спросила:
— Ты не знаешь, зачем этот… этот гражданин с Садовой навещает нашу улицу? А?
— Какой гражданин? — переспросил, запинаясь, Ромка.
— А ты оглянись.
Ромка бережно положил Пузиковой в подол подобранных с земли цыплят. А потом уж медленно поверился назад.
Забор у Пузиковых был из тонких, узких планок. Между этими планками видно решительно все, что делается и на улице, и во дворе. Поэтому Ромке не стоило большого труда разглядеть появившегося на их улице бородатого старика в коричневой шляпе и парусиновом засаленном пиджаке. Старик шагал не спеша, улыбался, поглядывал на глазастый уютный домик под шиферной крышей. В этот самый домик и переехали Ромка с матерью из старого города.
— Не знаешь коричневую шляпу? — снова спросила Пузикова.
В ее голосе Ромке померещилось скрытое ехидство. Неужели она что-то уже пронюхала про Серафима Кириллыча?
— Мало ли ходит по улице всяких стариков, — ответил Ромка не сразу, сбитый с толку. — Откуда мне знать!
— Ты что, думаешь, я с Луны на ракете сюда прилетела? Или за дурочку меня принимаешь? — возмутилась Пузикова.
Вдруг из дома, из раскрытого окна, занятутого марлей, послышался протяжный голос — по-детски капризный, плаксивый:
— Вера, ну где ты там пропала?
Пузикову звала хворая бабка. Схватив беленького цыпленка, Пузикова убежала. Убежала, даже не взглянула на Ромку.
