Бедняк - [24]

Захлопнув книгу, он пошел к Анне Григорьевне и попросил:

– Расскажите о Цветаевой.

– О Цветаевой? – переспросила Анна Григорьевна. – Да ведь я о ней мало знаю. Стихи ее почти никому не известны, кажется, несколько лет назад издали ее сборник, но я его не читала.

– Кто она такая? Я слышал только, что она была в эмиграции, – и все.

– Перед войной она вернулась из заграницы, в сорок первом покончила с собой в Елабуге – вот и все, что я могу добавить.

– Покончила с собой... – повторил Александр. – Да, я что-то слышал об этом. А вы фотографию ее не видели? Какая она была?

– Не видела.

Он молча расхаживал по комнате. Анна Григорьевна, не поднимая головы от шитья, сказала:

– Ехали бы вы к ней, голубчик... Не томите себя.

– К ней? – Александр остановился, покачал головой. – Нет, к ней нельзя сейчас ехать.

– Нехорошо, что вы не спите по ночам.

– Это ничего, ночью лучше думается... А мне о многом еще надо подумать. Все-таки удивительное дело: оказывается, можно годами жить, ни о чем, в сущности, не задумываясь, – но ведь это так неестественно...

Анна Григорьевна с беспокойством взглянула на него.

– Зря вы себя так мучаете.

– Да нет, это не так. Я не мучаюсь, я... как бы это сказать... А впрочем, не нужно сейчас об этом.

Он прошелся по комнате, остановился – и вдруг спросил:

– Анна Григорьевна, вы пьете?

Она удивленно взглянула на него, и Александр заторопился, объясняя:

– Ну, в каком смысле пьете... То есть по праздникам, при встрече... Я хочу сказать – можно вам немного выпить, так, за компанию?

– Можно.

– Тогда позвольте, я схожу в магазин, возьму бутылку вина, и мы посидим, поговорим, а? Понимаете, у меня такое состояние... Очень хочется поговорить с вами, рассказать о Лиле, о себе, а я весь какой-то скованный... Можно, Анна Григорьевна?

– Ну конечно.

– Вот спасибо! – обрадовался Александр. – А какое вино вы любите?

– Да мне все равно.

– Тогда я быстро.

Уловив ее обеспокоенный взгляд, Александр сказал:

– Только не подумайте, что я собираюсь напиться и по пьянке вывернуть вам свою душу. Я ведь почти совсем не пью, а сегодня... случай уж такой.

– Я понимаю, Саша, – мягко остановила его Анна Григорьевна. – Идите, а я пока на стол соберу.

И он неловко усмехнулся:

– И в самом деле, что это я объясняю...

Через полчаса они сидели друг против друга, Александр наливал в бокалы темно-красное вино, Анна Григорьевна накладывала ему в тарелочку грибы, – и наконец они подняли бокалы, и Анна Григорьевна сказала!

– Пусть у вас все будет хорошо, Саша.

– Хорошо? – переспросил Александр и отставил бокал, но тут же спохватился и торопливо выпил, не понимая вкуса вина. – Да, конечно, пусть все будет хорошо...

Он тут же налил себе еще, – так хотелось ему, чтобы поскорее пришло ощущение легкости и свободы, – выпил, ткнул вилкой в заботливо пододвинутую Анной Григорьевной тарелку.

– Вот вы сказали – пусть все будет хорошо, – заговорил он. – И меня вдруг удивило это... такое самое обыкновенное пожелание. И знаете почему? Я вдруг подумал, что даже не знаю, что для меня сейчас хорошо, а что плохо... Ведь если говорить отвлеченно, то, наверно, хорошо, когда у человека покой на душе, если он доволен своим делом, результатами своей работы, если он уверен в себе, в своем будущем, – ведь так, Анна Григорьевна?

– Вероятно.

– Вот видите – и вы так думаете, и все, наверно, так думают... А ведь у меня так и было в последние десять лет. А теперь вижу – все-таки нехорошо было. А сейчас... Вот вы говорите, что я мучаюсь, только я в самом деле не мучаюсь, это правда... Я сбивчиво говорю, да?

– Почему же... Только волнуетесь очень.

– Это ничего, – усмехнулся Александр. – В самом деле, волнуюсь почему-то, но мне кажется, что сейчас мне всякие волнения полезны... Так вот, что я хотел сказать. Хоть и было у меня до сих пор все благополучно, а сейчас – все неясно, все неспокойно, все в ожидании, и сам я не знаю, что будет со мной в самое ближайшее время, – а чувство такое, что именно сейчас мне хорошо, а до сих пор – плохо было. Странно, да? Да вы не отвечайте, не обращайте внимания на мои вопросы – это я больше себя самого спрашиваю... А впрочем, на один вопрос все-таки ответьте: каким человеком я вам представляюсь?

Анна Григорьевна опустила глаза, и Александр торопливо продолжал, не давая ей ответить:

– А впрочем, не надо, не надо, я напрасно об этом спрашиваю, вы ведь почти не знаете меня. Вы другое скажите: почему в тот день, когда я постучался к вам, вы сразу поняли, что мне плохо, что мне нужна чья-то помощь? Неужели я так скверно выглядел?

– Ну что вы...

– А, понимаю... Все ведь просто – вы такой человек, что доброта и участие к людям – для вас дело самое естественное... Я ведь потому спросил, что, будь я на вашем месте, мне, пожалуй, и в голову не пришло бы задуматься, что я должен что-то сделать для этого человека, стоящего за окном, чем-то помочь ему. И не потому, что я такой уж черствый по натуре, а просто по обычной моей невнимательности к людям. Но вот ведь штука-то в чем – какая разница, почему мне и в голову не пришло бы помочь кому-то? Ведь результат был бы один – человек, нуждавшийся в помощи, ушел бы от меня ни с чем... И знаете, прежде чем прийти к вам, я, наверно, в двадцать домов стучался, и везде отказывали, даже не выслушивали толком, а меня, представьте, это ничуть не удивляло, казалось, что так и быть должно, – ну кто я такой для них, почему они должны беспокоиться из-за меня? А вот сейчас думаю – почему не удивляло? Не потому ли, что я, в сущности, такой же, как они, – равнодушный и черствый?