Бедность, или Две девушки из богемы - [22]

Пока что Сережа присел за стойку и мигнул Гале. Она тут же

набуравила ему кружку темного пива и подарила улыбку, неулови-

мую, но говорящую сразу обо всем — из тех грустно-заманчивых

улыбок, которые дарят только бывшим.

Сосед Жени и Семена по столику Иванов вел образ жизни стран-

ный, если не сказать больше. Он очень высоко ставился в городе как

мастер своего дела и имел массу заказов. Набрав под завязку этих

самых заказов, Иванов на несколько недель уходил в отшельники, не отрывался от монитора, а потом собирал урожай долларов. Это

были внушительные суммы.

Далее начинались странности…

Собрав дань, Иванов тут же закатывал банкет в честь своих

друзей в каком-нибудь помпезном ресторане. На банкете он был

ослепителен: сорил деньгами, изящно острил, заказывал самые

дорогие блюда, женщины млели от одного его вида — одет он был

с иголочки. После пары таких банкетов следы Иванова начинали

теряться в тумане. Кончалось обыкновенно тем, что его видели в

какой-нибудь «Рюмочной», где он опухший, неузнаваемый, запле-

тающимся языком клянчил у посетителей — таких же точно синих

личностей — рубль или два на том основании, что трубы горят.

Но и это не всё. Через некоторое время на полностью опустив-

шегося Иванова, греющего за пазухой последнюю бутылку спирта, вдруг снисходило просветление. Он возвращался домой, где всё

это время не появлялся, звонил в дверь пожилой соседке напротив

и молча протягивал ей ключ. Говорить он уже не мог. Но соседка и

так знала, что от нее требуется. Иванов вваливался в свою квартиру, падал плашмя, и соседка запирала его. Через пару дней с опаской

заглядывала: жив ли, приносила котлеты.

Дизайнер начинал их пощипывать. Потом к нему постепенно

возвращались вкус, запах. Он даже подходил к телефону. Оконча-

66

тельно придя в себя, Иванов брился, бриолинился, снова набирал

заказы и погружался в работу. Этот круговорот длился уже много

лет, и все к нему привыкли.

В этот день в Доме Актера Иванов как раз находился в самой

что ни на есть срединной стадии запоя. Его образ словно двоился.

То в этом человеке проступал прежний красавец и умница, то вдруг

тот самый бомж, мимо которого прохожие проходили, отворачиваясь

и стараясь не дышать.

СБИТ, НО ГОРИТ ТОЛЬКО ХВОСТ

Дизайнер обратился к Семену, который все время искал глазами

Ненашева и пока не находил. Женю же интересовало всё, кроме

Сережи, который до смерти замучил ее своими непрерывными и

занудными речами обо всем на свете.

— Выпьем с горя? — спросил Иванов еще в образе аристокра-

тическом.

— А что, есть повод?

— Есть. Я свою экзистенцию потерял. Шел по улице и потерял.

На это же указывало и то, что он всё время искал на своей шее

галстук, уже где-то забытый.

— На какой именно улице?

— Допустим, на Большой. Споткнувшись. Но вы зря скептически

относитесь к экзистенциализму, — это слово, казалось бы, уже над-

равшийся дизайнер неожиданно выговорил совершенно внятно, —

Жан-Поль Сартр — это же был наш человек, он даже роман такой

написал, называется «Тошнота». Про похмелье. Похмелье от жизни.

Когда они, не совпадая, выпили, Иванов снова стал пытать

Семена.

— А ты всё пишешь?

— Пишу. Вот пьесу закончил. Называется «Электричество».

— Про немцев что ли, про пытки? А я уже двенадцать лет

читаю только философию и специальную литературу. Мне много

раз предлагали: почитай художественную, я всегда говорил: нет.

67

Ну, несерьезно это. То ли дело Людвиг Фейербах, там же бездна ума, разврат ума… Как ты полагаешь, это допустимо? И вообще, я же

знаю, вы, писатели, считаете себя исключительными, неуязвимыми, а в вас-то попасть легче всего. Кто такой дизайнер в ваших глазах?

Обслуживающий персонал. А по сути, чем ты от меня отличаешься?

Оба пустоту перемалываем.

— Хочешь, объясню, чем мы отличаемся? — спросил Семен. —

Ну вот, что, например, тебе снится по ночам?

— Ну не знаю, разные сны бывают. Вот сегодня мне, напри-

мер, приснился человек с двумя головами. Одна говорит, а вторая

поддакивает.

— А мне снятся слова! Понял? Слова!!! А не веселые картинки.

У меня в голове буквы бегают.

Иванов медленно повернул голову к бару:

— А не женщины? Вот Галя, наша Галя, например! Не бегает?

 Галя в это время прижимала окровавленный платок к чьему-то носу.

— Слова выбирают, ты с ними поосторожней, — вкрадчиво

говорила она клиенту — обросшему щетиной оптимистичному мон-

теру сцены, только что «отоваренному» за бездарно прочитанный

монолог из Шеридана:

Она бы Фебу, если б встарь жила,

Не жрицей, а возлюбленной была!

 — Выбирают! И живут, и умирают, — отвечал пострадавший, —

Ромео и Джульетта умерли пошло. Галя, обещай мне, что залогом

нашей вечной любви так и останется этот платок в крови с иници-

алами Г. Ж. Кстати, что это значит? Голос жизни?

— Да забирай. Галя Жемакина — по первому мужу.

Семен сидел, задумавшись. Он слишком хорошо знал, чем

кончил Жемакин.

Дизайнера надолго не хватило: пытка молчанием вымотала его:

— Попробуйте, откройте во мне одну страшную тайну. Ага, не

можете. Знаете, кто я? Ну кто я? Так вот, я мистический Дон Жуан!

— Кто?! — Женя и Семен уставились на дизайнера, искренне

пораженные его признанием.

68

— Дон Жуан, который не познал ни одной женщины, тем самым