Бедность, или Две девушки из богемы - [21]

уроды могут исправно производить на свет таких красавиц? Вы

видели когда-нибудь, как иркутская девушка снимает туфельку

и выбивает из нее камушек? Тогда вы ничего не видели и не

поймете.

В те времена, когда я еще был фотогеничен, город был огро-

мен  (потом он стал сворачиваться в свиток с именами покойных).

Он родил нас, брызнул нам в глаза волшебной росой, нашел в нас

некоторые достоинства и привлекательность и с той же легкостью

уничтожил.

Город, переживи нас, но ничего никому не рассказывай, пока

мы не попросим!

ИЗ КУЛЬКА В РОГОЖКУ 

Сережа взгромоздился на допотопную ржавую карусель. Стал

сам себя раскручивать, отталкиваясь ногой, и именно в этот момент

услышал за спиной голос:

— Сергей Сергеевич Ненашев?

Сережа вздрогнул:

— Я.

— Здравствуйте. А я Костя.

Перед Сережей стоял лощеный высокий молодой человек в

аккуратно заправленной белой рубашке и черной кожаной куртке, с располагающей улыбкой, при этом в мягкой чуть сдвинутой набок

кепке, которые никто в ту пору не носил.

Он протянул руку, и Сереже ничего не оставалось, как пожать ее.

— Откуда вы меня знаете? — спросил он.

— Мы давно знакомы.

— А все-таки?

63

— Нет-нет-нет, вы потом припомните. Потом. И обязательно.

Вы же отличаетесь большим количеством знакомых. — Сереже

фраза показалась уничижительной.

— Так вот, — не медлил незнакомец. — Так вот. Я предлагаю

распить. Снять стресс… Предаться грёзам…

В руках Кости, как по волшебству, возникли 72-й портвейн и

складные стаканчики.

Костя оказался своим человеком. Через несколько минут он

уже изъяснялся со всем пылом откровенности, подсев на карусель

и чуть сильнее разгоняя ее:

— Сережа, вы уникальны. В вас есть то, чего нет в других людях.

Вы хватаете жертву смертельной хваткой, но вместо того, чтобы

задушить, просто играете с ней. Читаете ее мысли. Вам плохо, но

это же потому, что никто не ценит. Я имею в виду: ваше великоду-

шие. Ну, бабы — дуры, бабы — всегда недопетая песня, но вот тот

же Семен — так называемый ближайший друг (Костя уклонился в

сторону, как будто улыбнулся) — так называемый ваш ближайший

друг — одиозный писун, которого хорошо знают в городе, — он ведь

живет только своей писаниной, а мог бы и взяться за вас, встряхнуть, поставить на ноги — человека, глубоко, мучительно страдающего — не

от инфантильности своей, нет, от избытка мужского начала, который

все и принимают за инфантильность.

— То есть?

— Для девочек вы друг, для мальчиков мальчик. Для воробья

воробей. Кому мне за вас отчитываться? Для кого вы представляете

интерес? Я знаю вас наизусть; но не знаю, каким образом такой

человек, как вы, поведет себя, окончательно отчаявшись. Само-

убийство — смехотворно, пародийно, жизнь — еще пошлее, тем

более что мне тут вам подсказывать?!

— Костя, не знаю, откуда ты взялся, я тебя не помню совсем, пойдем, нам надо в ларек, — сказал Сережа.

В ларьке Костя заигрывал с продавщицей, пялясь на ее ФИО, прицепленное к халату, подобно тому, как пчела прижимается к

пределу ее обоняния.

Измученная покупателями, более чем своими многочисленными

детьми, сумками и накладными, ограждаемая стойкой девушка вяло, 64

привычно отбивалась. Костя сверкал и острил, Сережа топтался на

месте. Он знал таких персонажей, как Костя (взять бесхитростное

хамство Семена с посторонними), но часто с трудом мог решить, раз-

любить их навсегда или раз за разом возвращаться к ним. «Это может

быть кто угодно», — рассуждал Ненашев. В цепи его разговорчивых

друзей возникали пробелы, которые он был не в силах заполнить.

— Мы окружены быдлом, и ничего с этим не поделаешь, —

сказал Костя, выходя из ларька. — Что она видела, эта женщина?

Немытую посуду, скотские ласки. Я намекал ей, что в мире есть

нечто большее. Но утонченная чувственность ей неизвестна.

— Женщины — высшие существа, — возразил Сережа.

— Безусловно, Сергей Сергеевич. Но ведь есть и похоть!

— Но ведь есть и преклонение!

— Есть преклонение. А эти стервы каждый год переклеивают

обои, примеряют духи и трусы, и смеются. То есть над нами сме-

ются. Стоит им почувствовать свою власть, как они немедленно

начинают презирать наше преклонение. Им только и нужен повод, чтобы сделать нам больно, наколоть на свою булавку. И оп! — ты

дохлый, но с красивыми крыльями! Они коллекционируют наше

невоплощенное.

У Сережи, уже готовому к долгому ответному монологу, за-

дребезжал пейджер. Это был Семен:

— Ненашев, Женя со мной. Сейчас же двигай в Дом Актера.

Хочет тебя видеть. Есть разговор.

— Прости, — Сережа пожал Косте руку. — Я сегодня не могу…

В другой раз.

БУДНИ КОКО ШАНЕЛЬ

Ненашев всегда входил в Дом Актера, как ковбой в салун. Он

мгновенно оценивал обстановку. Вот между столиков вьется худож-

ник Морошкин, знакомый нам по первым главам романа. За стойкой

сама Галя. За одним из дальних — действительно Семен и Женя, а

напротив дизайнер Иванов.

65

Здесь были старые актрисы, вспоминающие свои роли, о которых, кроме них, уже никто не помнил, пидор — театральный критик. Вот

эта группа молодых людей — бывшие актеры ТЮЗа, отчисленные

из труппы за систематическое пьянство и прожигающие свою жизнь.

Актриса музыкального театра: большая голова и такие крупные черты

лица, что, кажется, в нем есть что-то нечеловеческое, инопланетное.