Бедность, или Две девушки из богемы - [12]

Стерлась она. А за столиком барышня ждет. Ира или Женя, это же

ты их отличаешь. А здесь тупик, нежилая территория.

ВЫШЕ РАДУГИ (ПРЯМОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУ-

ЩЕЙ ГЛАВЫ) 

Женя, впервые попавшая в Дом Актера, продолжала жить своим

счастьем: ее окружали люди, которых она часто видела в центре

Иркутска, но никогда так близко.

36

— А что такое бульбулятор? – спросил Сережа.

— Ты что, только что на свет произведен? — Семен решительно

направился к стойке.

— А вы кто такой? — спросил Сережа лысого мужика, который

занял, развалившись, почти всю противоположную от Жени лавку, Ненашев пристроился к нему с краю.

— Во-первых, хватит выкать! Во-вторых, ты уже спрашивал.

Я Андрей.

— Нет, я спрашивал, кто он такой, другого Андрея, — Сережа

мучительно вспоминал. —  Он был кудрявый, в костюме цвета бордо, и курил сигару. А ты лысый, в замызганной футболке с надписью

«Падидас» и не куришь.

— Иногда курю. Но, — веско уточнил лысый, — только «Маль-

боро». Чувствую себя ковбоем. У меня под кроватью даже ковбойская

шляпа валяется. Мне ее кореш из ГДР привез в 87-м. А в футболке

я, старый конь педальный, — так он назвал Сережу, — по двум при-

чинам: во-первых, оттого, что люблю футбол на траве, во-вторых, я

купил ее в 92-м на «Шанхайке»*. А второй у меня и нет. А в 99-м…

Подсела натурщица Лариса (негритянка, местная знаменитость, женщина, активно ходящая по рукам, но с прежним актерским ши-

ком, поэтому никто не считал ее за блядь), резким толчком бедра

придвинув Женю к Семену:

 — Какие танцы были только что: «Солнышко в руках», «Как

ты могла, подруга моя?!» Малютка, ты меня пинаешь. Словом, я

наглоталась таблеток.

— Зачем? — Андрей вскочил и в ужасе упал на колени перед

Ларисой, несколько смяв при этом Сережу.

— Ему не понять, — выдержав паузу, объяснила она, — он

щенок, откуда ему знать, что такое смерть от таблеток. А вот вы, мальчик, мужчина.

— Я? — удивился Сережа.

— При чем здесь вы? Ему свойствен животный нарциссизм. Это

то, что отталкивает меня. Но своей мучительной смертью в пределах

нескольких минут я докажу, что стою выше его. Это будет месть за

_________________________

* «Шанхай» («Шанхайка») — криминальный вещевой рынок в центр Иркутска.

37

все унижения, которые он мне нанес. За то, что у нас сдохли все

рыбки. Вы же знаете, умница моя, — Лариса театрально, в некото-

ром упоении поцеловала Женю в кудряшки, — у нас в аквариуме

сдохли  все рыбки.

— Лариса, — завопил Андрей, замахнувшись тарелкой, с кото-

рой потекли какие-то отжившие консервы, размышляя, в силах ли

он разбить ее, — не пей сегодня больше!

Сережа схватился за голову. Ему мерещились лица, он слышал

слова, но уже не видел напротив Жени, с которой можно было бы

сбежать.

Не видел Семена, который объяснил бы ему, что происходит, но друг его  в это время уже вещал за стойкой:

— Ну зачем, зачем, нужно знать всех этих древних богов, их

родственников, кто с кем? По мне, хоть все со всеми.

— Чтобы кроссворды в поезде разгадывать, — отвечала Галя (та

самая юная особа, разливающая пиво). Вот представь: никто не знает

ответ, а ты знаешь. Значит, что?.. За тобой моральное превосходство.

Галя, как всегда, была мила и непосредственна. Ее не смущал

даже старик-гитарист, упавший со стула и державший ее за ногу в

колготках под короткой юбкой в рюшечках и безо всякого успеха

пытавшийся подняться.

Но вернемся назад, на верхний этаж педагогического общежития.

ДЕТИ СОЛНЦА

Постель еще несла на себе следы непринужденного вдохновения.

— У тебя было много парней? — спросил Женю Сережа, повер-

нувшись к ней, —  кровать снова страшно заскрипела. Но комната

при свете утра потеряла всё, что казалось в ней ночью мистическим.

А вид из огромного окна на Ангару даже украшал ее. Идиллическое

чувство залило душу Сережи вместе с ранним солнечным светом.

Он встал и увидел в окне рыбаков. Они просто сидели и закидывали

удочки. Наркоманы и крысы за стенами утихли. Ненашев снова лег

и задумался о том, как же правильно и мудро устроена жизнь.

38

— Сколько у тебя было любовников? — снова спросил он.

— Что, мне при тебе их посчитать? — перевернулась на живот

Женя, словно бы ей так легче было думать.

— А с самым первым как? Страшно не было?

— Не, ни страшно, ни больно, ни фига. Я вообще тогда ничего

не чувствовала. Просто смотрела со стороны, как будто это не со

мной. Он подергается немного и лежит. А мне забавно за него.

— А где он сейчас — этот твой первый?

— Сидит.

— То есть как — сидит?

— А так. В колонии строгого режима, за совращение малолетних.

— Кого это он совратил?

— Меня и совратил.

Женя рассказывала:

— Там всё быстро произошло, мы летом жили на соседних дачах.

Ему за тридцатник, а мне тогда было тринадцать. Ну, он и стал к себе

в гости зазывать — я, говорит, к тебе с детства присматривался, еще

с тех пор, как ты на трехколесном велосипеде каталась и дула на

одуванчики. Ну, я и стала ходить к нему, думаю, нормальный такой

дядька, веселый, с шутками, всегда в тельняшке. На какой-то раз

он начал лапать. А мне, веришь, было все равно. Потом родители

узнали, догадались как-то, может, по глазам: я глаза прятала. Бегут, хватают, папа его крапивой выдрал, ремень его моряцкий в капусту

порубал. А тот орет, как резаный, бегает по огороду без трусов.