Бедность, или Две девушки из богемы - [10]

— Кто это? — спросил Сережа.

— А, этот… Ну это мой бывший. Как его? — Женя долго ходила

туда-сюда под проливным дождем и вспоминала. — Коля! Да, точно, Коля. Мне когда нужно кого-то в общагу провести, он мне липовые

пропуски за так дает, за нерушимую дружбу этих…

30

— Рабочих и крестьян?

— Ну не интеллигентов же. У нас все-таки педагогическое

учреждение. А вообще-то мужиков и баб, конечно. За их единение.

— И не ревнует?

— А кто его знает. Может, и ревнует.

Переждав опасность, Коля опять высунулся из окна и что-то

протянул Жене.

Юная пара вошла в общагу, и вахтерша, тщательно изучив про-

пуск, представлявший собой картонку, с которой смыло все буквы, быстро сделала вид, что не видит Сережу, и даже медузообразно

расплылась в кресле, будто спит. Но руки исправно делали своё дело.

Ненашев растерянно подложил ей под вязанье десятку. Этот жест

сопроводил такой удар грома, что все присутствующие содрогнулись.

Пока Женя болтала с цербером за жизнь — надо же еще и по-

трепаться для удовлетворения женских слабостей, ради лести, за

политику, за рассаду, Сережа повернулся к стене, на которой висело

объявление, поражающее своим мистицизмом: «Души работают на

первом и третьем этажах».

— Мы по очереди моемся, — объяснила Женя, — там три кабин-

ки. Некоторые в одной по трое моются, так веселее. Могут спинку

потереть. А некоторые одну занимают, мы у них тапочки воруем.

Они поднялись на третий. Комната не запиралась. Женя для

приличия погремела огромной связкой ключей, чтобы известить о

своем приходе. Они вошли. Сережа увидел именно то, что и ожидал.

Идеальная чистота. Окна с занавесочками, на подоконниках цветоч-

ные горшки (вот этих горшков он уже решительно не понимал — для

чего они нужны), на стенах — котята, постеры — Наталья Орейро

и Леонардо ди Каприо.

— Наташа, ты спишь? — крикнула Женя.

— Конечно, сплю. Ты думала, что я не сплю? Да, я тут лежу и

не сплю. Прилегла. Может, кому-то нравится лежать и не спать, она

хочет в это время трахаться, а я не хочу, — раздался сдавленный

голос из угла из-под одеяла.

— Не будем ее будить, — прошептала Женя.

…Сережа нес вверх по лестнице, обхватив в охапку, одеяло, матрас и подушку. Пух стрелял в нос. Лифт не работал. Они под-

31

нялись на верхний этаж, непонятно, какой. Сережа сбился со счета.

Здесь было совсем темно, чернели дверные проемы, за которыми

шмыгали крысы. В тех комнатах, которые пустовали, напротив, светились электрические лампочки, висевшие необычайно низ-

ко, обои с шарканьем отклеивались прямо на глазах. Под ногами

хрустело цветное стекло, словно раньше здесь были витражи или

много фаянсовой посуды, кроме того, Сережа слышал еще и хруст

крупных насекомых, на которых наступал — странных существ

наподобие жуков.

МАЯКИ САХАЛИНА

У Сережи был друг — студент Федор — учившийся на курс

младше. Федор писал стихи про насекомых: бабочек и кузнечиков.

А всю свою прозу от лица собаки. Но примечателен он был не этим, а вопиющим фактом девственности и неразделенной любви к одно-

курснице. Она хипповала, ходила, обвешанная феньками, которые

сама же поставила на поток, производила и раздавала, и повсюду, куда бы ни пришла, воскуряла благовония.

Мантры ее Федор еще мог запомнить, но никак не мог понять, какая тантрическая любовь ей от него нужна.

— Вот моя подруга уехала в Индию, ее отец почетный аль-

пинист, — рассказывала Федору однокурсница. — Так вот, там

каждый день она занимается тантрическим сексом. Со всеми.

Со всеми индусами. Просто из уважения. Там принято так.

Федор, изгнанный за неприлежание из общаги, некоторое время

жил у Сережи, и когда тот приходил домой, то уже с порога слышал

его дежурные стоны. Федор ворочался на раскладушке и только ино-

гда среди ночи начинал тихо жаловаться. Эти жалобы были сродни

стихам о насекомых: такие же летучие и бессильные.

Иногда в четыре утра Федор приходил к мысли, что ему следует

помыться и постирать штаны.

Тогда он пробирался в ванную со шваброй в руках (несколько

раз его кусал полудохлый кот тети, которого он отгонял шваброй), 32

и тем же порядком возвращался стонать на ложе страданий. Тетя в

это время отмывала ванную — стиравший штаны Федор не умел

пользоваться душем.

«Возможно, счастье там же, где невинность», — бредил он в полусне.

Сережа вовсе не полагал, что невинность — это что-то непри-

личное. Мужчины в своем кругу ее и не обсуждают, потому что

боятся провала в глазах товарищей. Но постепенно он убедился в

том, как важна невинность для женщин, и не тогда, когда они ее

теряют, а именно, когда никак не могут потерять. Они даже делятся

иногда на два враждующих лагеря по этому принципу. Где — либо

одни развратницы, либо — невозможные уродины.

Но это очередное отступление. Мы остановились на том, что

Сережа с постельным бельем в охапку и Женя, уже в халатике, под-

нялись на верхний этаж педагогического общежития.

И тут неожиданно раздались странные звуки.

ЯБЛОНЕВЫЙ ЦВЕТ

 И тут неожиданно раздались странные звуки.

Их легко было принять за простую игру шумов, но Сережа

четко расслышал слова пионерлагерной песни «Ветер с моря дул».

— Там кто-то есть? — спросил он, покрепче прижав тряпки к

груди.

Женя махнула рукой.

— Да ничего страшного, пацаны бухают. Или колются, может, я не знаю. Их тут никто не гоняет. Это по жизни здесь так.