Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин - [6]

Почему мужчины ищут ответа на все вопросы в философии?

Почему они так уверены что Фуко, Хайдеггер, Будда или свод законов династии Дзынь — помогут им разобраться в том, что же случилось в селе Горюхине или в городке Верхнее Подвздошье в 1918-м году?

Нет, помогут только голоса из-под земли — ТОЙ САМОЙ, а они есть, и их — несметное множество.

Три года я жила неработающей женой профессора-слависта в Мид-вест Индиане — американской глубинке, в 15-и милях от центра Ку-Клукс-Клана — Мартинсвилля. Это с моей-то неарийской физиономией! Вот повезло!

Там Америка из пьес Сэма Шепарда — ихнего Чехова. Там фермы, на которых не только отцы трахают дочерей, но и мамаши, сыновей, потому что вокруг — на много миль — никого, только иногда заедет пастор, тогда его тоже трахают. Потом детей-внуков душат и закапывают на заднем дворе. Вокруг — нищета. «Белая шваль» так это обычно переводят.

В баре они набьют тебе морду, если у тебя черные глаза и волосы, не за то, что ты — еврей, (нет, ТЕ — с двумя головами, они забрали все золото у народа и живут в страшном НЬЮ-ЙОРК ГОРОДЕ, в котором мы никогда не были и даже пролетать над ним боимся.) Нет, тебе начистят чайник за то, что ты — ближний враг — реальный «католик-итальяшка». Все живут в трейлерах и все в клетчатых фланелевых рубашках. Это — Шепард.

После Индианы понимаешь, что нью-йоркская «Черная шваль» — это просто тихие зайчики.

Есть еще Техас — тамошние казаки.

(Глухие заборы, злые псы и кружку воды выносят на ржавой цепи. Ненависть к каждому, кто говорит с каким бы то ни было, акцентом — даже с акцентом соседней губернии). Оказывается все это отлично можно устроить и без заборов, и без псов. Мы однажды потерялись с мужем в маленьком техасском городке, подъехали к какому то дому — дорогу спросить, и дядька выбежал с ружьем, щелкая затвором. Хорошо у меня реакция мгновенная — я окошечко в машине закрутила со скоростью света и заорала, как резаная:

— Дави на газ!!!

Эти гордятся:

— Америка — это мы!

И вполне по праву. Крепкая кость — как и наше казачество. Да, и тем и другим есть, чем гордится. Но гордость — родная сестра гордыни, а гордыню — христианский Бог, которому молятся и те, и другие — не шибко жалует…

В Индиане, в университетском городке Блюмингтон находится самая крупная в Америке русская библиотека. Мой дом был в 10-и минутах ходьбы от нее. Наверное, поэтому и машину водить не выучилась — в супермаркет мы с дочкой ходили пешком, дочка придумала связывать целлофановые мешки по две штуки и вешать на плечи — оказывается это старый деревенский способ, а больше мне никуда было не нужно в этом городке — только в библиотеку.

Вот оно — знание, ответы на все вопросы, голоса из-под земли, из-под

МОЕЙ русской земли — они были рядом; вышла из дома и через 10 минут уже слушаешь крик, стон или неторопливый рассказ…

Вот питерский профсоюз железнодорожников — одна из последних, яростных попыток несуществующего рабочего класса все же осуществиться.

Вот продотряд — во главе двоюродный дедушка, он «за хлебом для детей питерских рабочих», он почему-то твердо уверен, что если голодать будут дети не в Питере, а в деревне Малые Хренки, то в мире от этого прибавится счастья и справедливости. В результате, дети поумирали и в деревне, и в Питере, да и своих детей двоюродный дедушка не уберег.

А вот — Батька Махно идет себе по Парижу:

— Месье, купите марионетку!

Он, оказывается — Папа Карло!

И Русский Париж шел, плача, за его гробом.

А убийцу Петлюры, оправданного прямо в зале суда, вынесли на руках и забросали цветами. Тоже Русский Париж. А из телевизора, учебников по истории и прогрессивного фильма «Россия, которую мы потеряли» смутно представляется что «Махно-Петлюра» — это некое общее неприятное животное о двух головах.

Вот « Красная книга» — донской казак написал историю погромов в Гражданскую войну, и Господь пожаловал его за это смертью от старости, редкость для того поколения — дар Господень чистой душе, а может он денно и нощно мечтал о смерти — там в Париже?

Вот мой дед — красный матрос, еврей, атеист — учит меня семилетнюю молиться Николе Морскому:

— Святой Никола внучку русского моряка никогда в беде не бросит!

…И бросала его молодость на кронштадский лед. А других на «Белую лошадь» и «Красную горку».

Все уже мертвы, и победители и побежденные, но нам издали если что и видно — то только кровь, а любовь уж вовсе не разглядеть. А из-под земли о любви говорят не меньше, чем о крови.

Я прочла не только печально известное тем, что его никто не осилил, «Красное колесо», (и еще больше прослыла городской сумасшедшей, утверждая, что это замечательная книга — о любви; смеются, а ведь на всей земле, до конца дочитали, только я да Дора Штурман, учительница-пенсионерка из Израиля — говорят, есть еще какая то Ленка в Париже — надо бы с ней списаться), но и все источники, коими пользовался Исаич. Все эти стоны из могил впечатляют, но сантиментов лишают начисто: уже ни над кем не заплачешь — от излишнего знания перестаешь видеть малые слезки — все выстраивается в одну огромную мозаику, которую укладывает кто-то с умыслом и четким рисунком, в результате своих ученых штудий, полностью в идею этого рисунка въехала и теперь отвечу за козла, каждому, у кого найдется хотя бы полчаса — послушать, но человеки в результате, превратились в моем сознании в цветные кусочки смальты — и как же их теперь пожалеть?