Becoming. Моя история - [68]

К осени у нас была когорта из двадцати семи «союзников», работавших по всему Чикаго, стажировавшихся повсюду: от мэрии до Агентства по оказанию помощи в Саутсайде и до «Латиноамериканской молодежи» – альтернативной средней школы в Пильзене. «Союзники» были эклектичной, воодушевленной группой, преисполненной идеализмом и стремлениями, с разнообразным прошлым. В их число вошли бывший член банды, латиноамериканка, выросшая в юго-западной части Чикаго и поступившая в Гарвард, женщина лет двадцати с небольшим, которая жила в домах Роберта Тейлора[107] и растила ребенка, одновременно пытаясь накопить денег на колледж, и двадцатишестилетний парень с Гранд-бульвара[108] – он бросил школу, но продолжил образование по библиотечным книгам, а затем вернулся, чтобы получить аттестат.

Каждую пятницу вся группа «союзников» собиралась в одном из наших офисов, и целый день «союзники» расспрашивали друг друга, общались и проходили серию семинаров по профессиональному развитию. Я любила эти дни больше всего на свете. Мне нравилось, как шумно становилось, когда «союзники» битком набивались в кабинет, сваливали рюкзаки в угол, снимали слои зимней одежды и садились в круг. Мне нравилось помогать им решать их проблемы: освоить Excel, рассказать про офисный дресс-код или подтолкнуть озвучить свои идеи в комнате, полной более образованных, более уверенных в себе людей. Иногда мне приходилось давать «союзнику» менее чем приятный фидбэк. Если я слышала, что «союзники» опаздывают на работу или относятся к своим обязанностям недостаточно серьезно, я становилась строгой, давая им понять, что мы ждем от них большего. Когда «союзники» расстраивались из-за плохо организованных общественных собраний или проблемных клиентов в своих агентствах, я советовала им смотреть шире, напоминая об их собственной относительной удаче.

Но прежде всего мы отмечали каждый новый шаг в обучении, каждый прогресс. И поводов находилось много. Не все «союзники» продолжали работать в некоммерческом или государственном секторах, и не всем удалось преодолеть препятствия, связанные с менее привилегированным происхождением, но я поразилась, увидев со временем, как многие из наших рекрутов действительно преуспели и взяли на себя долгосрочные обязательства служить общественному благу. Некоторые из них сами стали сотрудниками Public Allies; некоторые даже возглавили правительственные учреждения и национальные некоммерческие организации. Спустя двадцать пять лет после создания Public Allies все еще сильны, имеют отделения в Чикаго и двух десятках других городов и тысячи выпускников по всей стране. Знать, что я сыграла в этом маленькую роль, помогла создать то, что получилось в итоге, – одно из самых приятных чувств, которое я испытывала в карьере.

Я относилась к Public Allies с усталой гордостью новоиспеченного родителя. Каждую ночь ложилась спать с мыслями о том, что еще нужно сделать, и каждое утро открывала глаза, мысленно составляя список задач на день, неделю и месяц вперед. Выпустив первый класс из двадцати семи «союзников» весной, осенью мы встретили новый набор, уже из сорока, и с тех пор только продолжали расти. Оглядываясь назад, могу сказать: это лучшая работа, которая у меня когда-либо была. Я чудесно чувствовала себя на острие жизни, когда даже самая небольшая победа – будь то поиск хорошего места для носителя испанского языка или помощь в преодолении чьего-то страха работы в незнакомом районе – казалась полностью заслуженной.

Впервые в жизни я действительно чувствовала, что делаю что-то значимое, непосредственно влияющее на жизнь других людей, оставаясь при этом связанной и со своим городом, и со своей культурой. В тот момент я лучше поняла чувства Барака, когда он работал организатором или над проектом «Голосуй!», захваченный всепоглощающей тяжестью битвы – единственной битвы, которую любил и всегда будет любить Барак, – зная, насколько она может истощать и в то же время давать все, что вам когда-либо понадобится.

В то время как я сосредоточилась на Public Allies, Барак погрузился в то, что можно назвать – по его стандартам, во всяком случае – периодом относительной обыденности и предсказуемости. Он вел курс по расовой дискриминации и праву на юридическом факультете Чикагского университета, а днем работал в юридической фирме, в основном занимаясь делами, связанными с избирательными правами и дискриминацией в области занятости. Барак все еще иногда читал лекции по организации сообществ, а также проводил пару пятничных собраний с моими ребятами из Public Allies. Внешне все выглядело как идеальная жизнь интеллектуала тридцати с лишним лет с развитым чувством гражданского долга, наотрез отказавшегося от более выгодных и престижных вариантов работы в пользу своих принципов. Как мне казалось, Барак добился своего. Нашел благородное равновесие. Он был юристом, учителем, организатором. И скоро станет публикующимся автором.

Вернувшись с Бали, Барак потратил больше года на написание второго черновика книги в те часы, когда не был на работе. Он трудился допоздна в маленькой комнатке, которую мы превратили в кабинет в задней части нашей квартиры, – переполненном, заваленном книгами бункере, который я любовно называла «норой». Иногда я заходила, перешагивая через стопки бумаг, садилась на оттоманку перед стулом Барака, пока он работал, и пыталась выманить его шуткой или улыбкой с тех далеких полей, по которым он путешествовал. Он добродушно относился к моим вторжениям, но только если я не задерживалась слишком надолго.