Becoming. Моя история - [70]

Однако моя совесть уже готовила контраргумент. Если Барак верит, что может чего-то добиться в политике, кто я такая, чтобы мешать ему? Кто я такая, чтобы растоптать эту идею прежде, чем он попытается? В конце концов, он единственный человек, который подал мне руку, когда я захотела оставить карьеру юриста; он не был до конца уверен в моей работе в мэрии, но тем не менее поддержал меня и прямо сейчас трудился на нескольких работах, отчасти чтобы компенсировать сокращение зарплаты, на которое я пошла, чтобы стать полноправным сотрудником Public Allies. За шесть лет нашей совместной жизни он ни разу не усомнился в моих инстинктах и способностях. Припев всегда был один и тот же: не волнуйся. Ты можешь это сделать. Мы справимся.

Поэтому я одобрила его первую попытку баллотироваться, проявив при этом некоторую женскую осторожность.

– Думаю, ты разочаруешься, – предупредила я. – Если тебя изберут, ты начнешь там работать и не сможешь ничего сделать, как бы ни старался. Это сведет тебя с ума.

– Возможно, – сказал Барак, смущенно пожимая плечами. – Но, может быть, я смогу сделать что-то хорошее. Кто знает?

– Верно, – пожала я плечами в ответ. В мои обязанности не входило вмешиваться в его оптимизм. – Кто знает?

Это ни для кого не новость, но мой муж стал политиком. Он хороший человек, он хотел изменить мир и, несмотря на мой скептицизм, решил, что лучший способ сделать это – стать политиком. Такова природа его веры.

Барака избрали в Сенат Иллинойса в ноябре 1996 года, и он принес присягу через два месяца, в начале следующего года. К моему удивлению, мне нравилось наблюдать за ходом кампании. Я помогала мужу собирать подписи для бюллетеней, стучала в двери домов в своем старом районе по субботам, выслушивала, что жители говорят о штате и его правительстве и что, по их мнению, нужно исправить. Мне это напоминало выходные с отцом, когда он поднимался по ступенькам на крыльцо, выполняя свои обязанности капитана участка. Кроме этого, от меня больше ничего не требовалось, и меня это вполне устраивало. Я могла относиться к предвыборной кампании как к хобби, подхватывать ее, когда это было удобно, получая от этого удовольствие, а затем возвращаться к своей работе.

Мать Барака скончалась в Гонолулу вскоре после того, как он объявил о своей кандидатуре на выборы в Сенат. Она сгорела так стремительно, что он не успел попрощаться. Это сломало Барака. Именно Энн Данэм познакомила его с богатством литературы и силой продуманных аргументов. Без нее он не побывал бы под муссонными ливнями в Джакарте и не увидел бы водных храмов Бали. Никогда бы не научился ценить, как легко и волнующе перепрыгивать с одного континента на другой, как принимать незнакомое, а не бояться его. Она была исследователем, бесстрашно следующим за зовом своего сердца. Я замечала ее дух в Бараке, в большом и в малом. Боль от ее потери острым лезвием вонзилась в нас обоих, рядом с раной от потери моего отца.

Теперь, когда наступила зима и начались заседания в Законодательном собрании, бо́льшую часть недели мы проводили порознь. Барак четыре часа ехал в Спрингфилд в понедельник вечером, регистрировался в дешевом отеле, где останавливались многие законодатели, и возвращался домой поздним вечером четверга. У него был небольшой кабинет в здании Сената и штатный сотрудник в Чикаго. Он сократил рабочие часы в юридической фирме, но, чтобы продолжать выплачивать наши долги, усилил преподавательскую нагрузку на юридическом. Он планировал занятия в течение дней, когда не ездил в Спрингфилд, и преподавал больше, когда в Сенате не было сессий. Мы созванивались каждый вечер, пока Барак оставался на севере штата, сравнивали мнения и обменивались рабочими случаями. По пятницам, когда он возвращался в Чикаго, мы всегда устраивали свидания. Обычно мы встречались в центре города в ресторане «Зинфандель» после того, как оба заканчивали работу.

Я вспоминаю эти вечера с глубокой нежностью: приглушенные теплые огни ресторана и предсказуемость, с которой я, с моей пунктуальностью, всегда приходила первой. Я ждала Барака, и – отчасти потому, что был конец рабочей недели, отчасти потому, что уже привыкла к этому, – меня не беспокоило его опоздание. В конце концов он придет, и мое сердце подпрыгнет, как всегда, когда он войдет в дверь и передаст хостес свое зимнее пальто, прежде чем пробраться между столиками, улыбнувшись, когда его глаза наконец остановятся на моих. Он целовал меня, потом снимал пиджак, вешал его на спинку стула и садился. Мой муж.

Предсказуемость успокаивала меня. Мы заказывали одно и то же почти каждую пятницу – тушеное мясо, брюссельскую капусту и картофельное пюре – и, когда блюда подавали, съедали все до последнего кусочка.

Это было золотое время для нас, для равновесия нашего брака, для Барака с его целями и для меня с моими. За одну-единственную неделю работы в Спрингфилде Барак внес семнадцать новых законопроектов – возможно, рекорд и, по крайней мере, уж точно показатель его стремления действовать. Некоторые из них в конечном итоге пройдут, но большинство будет быстро уничтожено в контролируемой республиканцами палате, сплоченной предвзятостью и цинизмом, выдаваемым за практичность. В те первые месяцы я увидела, что, как я и предсказывала, политика – это борьба, и борьба утомительная, включающая противостояния и предательства, грязные сделки и компромиссы, подчас болезненные. Но я также видела: прогноз Барака также оказался правильным. Мой муж странным образом подходил для законотворческой схватки, оставался спокойным внутри этого водоворота. Он уже привык к роли аутсайдера и принимал поражения в своей легкой гавайской манере. Барак продолжал настойчиво надеяться, что какая-то часть его видения когда-нибудь каким-то образом одержит верх. Его уже неоднократно побеждали, но это его не волновало. Он словно был для этого создан. Да, Барака могли помять, но при этом он все еще оставался блестящим, как старый медный горшок.