Базельский мир - [28]

Это было филигранное искусство. Кого попало вице-президентом швейцарского банка не назначают.

Со мной Толик тоже изредка выпивал. Проку от этого Банку Ротшильда не было никакого. Наверное, он делал это чтобы не растерять форму до следующей командировки в Салехард.

— План такой, — сказал Толик, когда мы встретились с ним через час. — Начнем для тонуса в «Нельсоне», если только там не показывают Премьер-Лигу, затем короткая передышка в «Акуле» на Гесснер Аллее, потом перемещаемся в Четвертый округ, там угар и преисподняя, а под занавес ползем в Вест поближе к моему дому, потому что в такси к этому моменту нас уже не посадят. Получается некая синусоида, — Толик нарисовал пальцем в воздухе волну. — Или тебе хотелось бы чего-то параболического? Или гиперболического?

— Синусоида меня вполне устраивает, — заверил я.

Секрет мастерства Толика был прост и сложен одновременно. Перед собутыльниками принято изливать душу, а это не всегда удобно, это требует усилий, часто разрушительных. Толику не нужно было ничего рассказывать. Как восточный лекарь, который ставит диагноз по пульсу или по роговице глаза и сразу назначает лечение, Толик обходился без лишних слов.

— Что-то ты задумчивый, — сказал он, когда мы уселись за стол, в заполненном шумными англичанами «Нельсоне». — Зря. Задумываться нельзя. Не в нашей с тобой ситуации, дружище.

— А что такого особенного в нашей ситуации? — мне хотелось услышать его версию.

— Вот, например, я, — Толик уже прикончил свой первый «гиннес» и откинулся на спинку стула. — Я раньше жил в деревне, в Форхе, двенадцать километров от Цюриха. Райское местечко, похоже на Ваганьковское кладбище в Москве, — чисто, тихо, дорого. Рядом с моим домом был ресторан, на горке, в красивом месте. Перед рестораном лужайка, столики прямо на лужайке стоят, зонтики, кусты шарами стриженые, статуи кругом расставлены под старину, вид на Альпы. Благодать. В ресторан этот в основном любители лошадей заезжают. После конных прогулок по живописным окрестностям заворачивают в этот ресторан. Лошадей привязывают в сторонке, сами сидят, в лосинах, в лакированных сапогах, какие у нас в армии складские прапорщики носили. Пьют белое вино, любуются видом. Все очень приветливые, очень улыбчивые. Красивые люди. Почти такие же красивые, как их лошади. Благодать. Идиллия. Каждый день я на эту идиллию смотрел, и, знаешь, что я чувствовал?

— Не имею понятия.

— Я чувствовал ненависть, — Толик резко подался вперед. — Жгучую ненависть! — повторил он. — Почему? Откуда? Непонятно. Я им не завидую. Я обеспеченный человек, я могу купить себе лошадь, сапоги, эти блядские лосины. Я могу каждый день сидеть в этом ресторане, пялиться на Альпы, пить шампанское. Но я знаю, что внутренне, сам для себя, я буду выглядеть идиотом. Я не смогу так улыбаться, как они, я буду чувствовать, что мне за мои деньги не доложили ихнего счастья, разбодяжили, подменили. Почему так? — Толик уже немного захмелел, глаза его заблестели. — Почему? — воскликнул он довольно громко.

Компания англичан за соседним столиком обратила на нас внимание.

Толик поднял бокал «гинесса» и повернулся к ним.

— Правь, Британия, морями!

Англичане заулыбались и тоже подняли бокалы.

— Откуда вы, ребята? — спросил один из них.

— Мы скифы, — гордо ответил Толик.

Англичанин не понял, но все-таки сказал «Окей!».

— Вот еще черти, — проворчал Толик, отворачиваясь. — Но сейчас не о них, покончим с лошадьми. Понимаешь, Володя, — он пододвинулся ко мне и понизил голос. — Если я начну задумываться о причинах этой своей ненависти, я могу очень далеко зайти. Можно прийти к выводу, что если уж выпало счастье родиться русским, то в Европу лучше приезжать на танке. Как мой дед. Дед у меня был — вот такой человек! — Толик поднял вверх большой палец. — Вот такой был мой дед! — он показал большой палец англичанам. — Имел он вас всех. Сейчас таких уже не делают. Воин-освободитель. Освободил Европу от гитлеровской чумы, аккордеона «Майстер» и двух чемоданов галантереи. И все были счастливы. Все довольны. Полная гармония. Так может, так и надо, может, это и есть единственный вариант для нас. Раз в сто лет сначала они к нам прут Великой Армией, потом мы к ним — большой и дружной компанией, с казаками, башкирской конницей, как положено. А все остальное время друг от друга отдыхаем. Ты представляешь, куда нас с тобой могут завести подобные мысли?

Толик помахал ладонью перед собственным лицом, как в здешних краях принято обозначать безумие.

— Задумываться вредно, — заключил он. — Поэтому я и съехал с этого Форха, от греха подальше. Давай-ка не отставай, — Толик кивнул на мой недопитый стакан, сам он приканчивал уже второй. — Тут у них вообще не принято задумываться, если ты еще не успел заметить. Думать — это обязательно, иначе вмиг голым и босым останешься, а вот задумываться вредно. Улавливаешь разницу? Я думать рад, задумываться тошно! — продекламировал Толик.

— Я не очень улавливаю разницу, — признался я.

— Это потому, что ты мало выпил, — сказал Толик. — Бери пример с наших соседей, — он кивнул на соседний столик. — Прекрасные люди! Пре-крас-ные! А ты сидишь тут, дундук дундуком. От тебя мировой скорбью на версту веет, как от бомжа мочой. Что невесел, брат? Деньги у тебя есть, живешь ты в лучшей в мире стране — без дураков лучшей в мире, официально, по данным ООН. Так что тебе, зараза, еще нужно?